Элис Манро - Беглянка

Ненадолго выглянуло солнце. И когда пассажиры сели обедать, бокалы с вином засверкали. С раннего утра не упало ни дождинки. Сильный ветер трепал траву на обочинах и рвал цветы в мокрых зарослях. Не дождливые тучи, а легкие летние облака стремительно неслись по небу. Все вокруг менялось, преображалось в этот солнечный настоящий июльский день. Автобус ехал быстро, и она не успевала замечать следы недавнего прошлого: большие лужи на полях, там, где вымыло семена, жалкие стебли кукурузы или побитое зерно.

Она вдруг подумала, что надо обо всем рассказать Кларку. По какой-то странной причине они выбрали именно это, самое сырое и тоскливое, место за городом, хотя наверняка рядом было много других уголков, где им повезло бы больше.

А может, еще повезет?

Потом она вдруг сообразила, что уже ничего не расскажет Кларку. Никогда больше не расскажет. Ей будет все равно, что с ним, или с Грейс, и с Майком, и с Джунипер, и с Блэкберри, и с Лиззи Борден. И если вдруг Флора вернется, она никогда об этом не узнает.

Второй раз в жизни она бросала все. Первый раз это случилось, как в старой песне „Битлз“: она оставила на столе записку, выскользнула из дому в пять утра и встретилась с Кларком на стоянке у церкви. Она напевала эту песенку, когда они уносились прочь: „Она убежала из дома, бай-бай!“ Теперь она вдруг вспомнила, как солнце вставало за их спинами, как она смотрела на руки Кларка на руле, на темные волоски его подмышек, как вдыхала запах машины, запах масла и металла, инструментов и конюшни. Холодный воздух наступающего утра врывался внутрь машины сквозь ржавые трещины. На такой колымаге никто из ее семьи никогда не ездил, и вряд ли она вообще когда-либо появлялась на тех улицах.

В то утро Кларк особенно внимательно следил за дорогой: они уже доехали до хайвэя 401. Его озабоченность поведением машины, короткие ответы, прищуренные глаза и даже легкое раздражение из-за ее детского восторга — все это возбуждало ее. Так же как и хаос его прошлой жизни, его откровенное одиночество, его нежность к лошадям и к ней. Она смотрела на него, как на архитектора их будущей жизни, а на себя — как на пленницу, подчинявшуюся ему абсолютно и безоговорочно.

„Ты не знаешь, от чего отказываешься“, — писала ей мать в одном из писем, которые она получила и на которые не ответила. Но в те лихорадочные минуты бегства ранним утром она точно знала, от чего отказывалась, хотя весьма смутно представляла, что ждет ее впереди. Она презирала своих родителей, их дом, двор, фотоальбомы, развлечения, еду, туалет, кладовки, подземную систему для поливки газона. В своей короткой записке она написала слово „настоящая“.

Я всегда чувствовала, что мне нужна более настоящая жизнь. Не надеюсь, что вы меня поймете.

Автобус остановился в первом городе. Остановка автобуса находилась у газозаправки. Это была та самая заправка, куда они с Кларком когда-то в самом начале ездили покупать дешевый газ. В те дни их мирок состоял из нескольких городков, расположенных неподалеку, и иногда они вели себя как туристы, выбирая фирменные блюда в грязных гостиничных барах: свиные ножки, квашеную капусту, картофельные оладьи, пиво. А на пути домой они, как сумасшедшие, орали песни.

Но через какое-то время эти вылазки стали казаться пустой тратой времени и денег. Люди не сразу осознают суровые реалии жизни.

Она плакала, даже не чувствуя, что ее глаза наполняются слезами. Она заставила себя думать о Торонто, о своих первых шагах там: такси, дом, который она никогда не видела, незнакомая постель, в которой она будет спать одна. Завтра она отыщет в телефонной книге адреса конюшен, потом объедет их, найдет работу.

Ей трудно было это представить. Она сама едет в метро или в трамвае, сама ухаживает за новыми лошадьми, разговаривает с новыми людьми, каждый день живет рядом с людьми, среди которых нет Кларка.

И образ жизни, и место были выбраны именно поэтому — в них не было Кларка.

И вдруг она поняла странную и ужасную вещь: в мире будущего, который она нарисовала себе, в этом мире не было и ее самой. Она только ходила где-то рядом, открывала рот, произносила слова, что-то делала. Но на самом деле ее там не было. И самое странное, что она все-таки продолжала ехать в этом автобусе в надежде вновь обрести себя. Как сказала бы миссис Джемисон, как она сама могла бы сказать с уверенностью: чтобы самой позаботиться о себе, когда никто не глядит на тебя волком, когда ничье настроение не заставляет тебя страдать.