Михаил Витковский - Б.Р. (Барбара Радзивилл из Явожно-Щаковой)

Солтыса знаете? Да? Ну так я его шеф.

Возжег он свечку ароматическую. Со всеми этими саунами, ароматерапиями и гидромассажами населению нашей страны предстояло познакомиться лишь в двухтысячные годы, а у него это все уже было, привезенное из Штатов, из Англии. Я — шеф Солтыса. А я улыбнулся ему заискивающе, неискренне и еще сильнее втянулся в угол ванны, чтобы места как можно меньше занимать. Да и бассейн был в общем-то невелик. Он снова сыпанул какой-то соли. Помешал: чтобы вы лучше поняли мое происхождение и эту мою страсть к собиранию богатств, которая завладела всей моей жизнью, узнайте сначала, милостивсдарь, кем были мои родители. Отца своего я никогда в глаза не видел. Был это солдат морской службы из Семировиц, некий Бигус. На Кашубах, на исконно польской земле Кашубской родился я, в чистом поле, на лоне Матери-Природы. Мать моя, старая Марыхна, была местной юродивой… Эта, курная изба, которую вы видели, была поставлена в начале двадцатого века на самом конце деревни Млынок. В избе той уже в сенях воняло сывороткой.

И жила в, ней моя мать…

Ни читать, ни писать мутер моя не умеет, до сих пор. Теперь-то она спит как царица, может, видели? Э-эх, жаль, что Божена не выносит ее, постоянно изводит… Я же окончил слесарно-сантехническую профшколу, так теперь мутер ко мне словно к профессору какому. С уважением. (Збысек, поцитай мамуси, цо тут писуть.) Я был первым ребенком у Марыхны. Когда этот самый Бигус из Вейхерова писал маме письма, она ходила по деревне и в десяти домах ей читали. Он тоже был кашубом. Служил в подразделении ВМФ в Семировицах под Лемборком. И моя мама еще с одной такой теткой, которая потом в ФРГ уехала, в сезон работала в профсоюзных домах отдыха на Кашубах. Отдыхающие приезжали в основном из Труймяста [77] Агломерация городов Гданьска, Сопота и Гдыни. , девушки работали официантками в столовой или посудомойками на кухне… А мамаше всегда доставалось мыть сортиры, убирать объедки из столовой, и, хоть это на первый взгляд и противно, в общем работа как работа. Мужикам, сударь, все едино. А девушкам там было раздолье! Мало того что задаром (единственный шанс для такой Марыхны в дом отдыха поехать), так еще и моряки туда приезжали и… короче, любовь с ними крутили. Там был огромный гарнизон. И обычно под конец августа, когда кончался отпускной сезон, все эти девушки были уже в интересном положении. Улетели бакланы в теплые страны. Бакланы улетели, мамаша влюбилась. В этого самого Бигуса. Рядовой Бигус! Всем рассказывала, как увидела его в первый раз в дверях столовой, она — с тряпкой, а он — с беретом:

Знаитя цо? Знаитя цо? Такой файн мужик приходит в столовку, такой файн мужик приходит и только говорит «день добрый, я из Кобры [78] «День добрый, я из Кобры» — реприза одного из кабаре, пародировавшего популярный в Народной Польше милицейский сериал «Кобра». , день добрый, я из Кобры. Такой файн змей, когда говорит «день добрый, я из Кобры, день добрый, я из Кобры»… Такой файн змей, смешной, «день добрый, я из Кобры!».

Все, что девушки заработали, им пришлось отдать гинекологу за аборт, и, когда эти блудницы лежали на деревянных двухэтажных нарах, окровавленные бинты мокли в тазах. Посреди кемпинга! Все после абортов. И то ли моей мамочке жалко меня стало, то ли она слишком мало на этой своей мойке заработала, только спасла меня Матерь Божья от смерти в окровавленных тазах и тряпках. С той поры я всегда выступаю против абортов. Как и моя жена Божена, которая еще в познаньский период выкинула все, что только можно было выкинуть. В защиту жизни нерожденной мы направляем большие суммы, с налога можно списать. И не было бы меня теперь здесь, в сауне, с вами, сударь, посреди дымами окутанной земли этой исконно польской. И не было бы у меня моих дел с Пакистаном, с Индией, с Пуэрто-Рико. Тайна зачатия человека велика есть, сие великое торжество где-то в котельной дома отдыха прошло с участием раба Божия Бигуса. Все в копоти, все в саже, как из пекла! Ох и щедро расточает Господь дары Свои, слишком щедро… Мамаша, однако, женщина добрая и чистая. Даже потом получила квартиру в блочном доме в Бытове, потому что в течение многих лет была образцовой уборщицей в том кооперативе, который раздавал квартиры. Все подъезды всегда отлично, по-немецки, отмывала, хоть и жаловалась на ноги.

Короче, смастерил меня этот Бигус, закончился сезон, бакланы улетели, туманы повисли над озером, комары стали злыми, вечера все холоднее и холоднее, все больше освободившихся номеров, которые полагалось убрать и закрыть на ключ до следующего года. Начиналось Великое Проветривание: во всех домиках открывались форточки и приоткрывались окна, и держалось все в таком состоянии аж до следующего года, чтобы был сквозняк и не завелась плесень. Уехали солдаты, исчез и Бигус: как тот улан из песни, сел на коня и уехал, а девица себе косу отрезала. А Марыся очи выплакала. Вернулась назад, домой, в Млынок. Уговорили ее соседки, чтобы с прибытком своим, ставшим уже более или менее заметным, поехала автобусом в эти самые Семировицы, в гарнизон, и исполнила свою арию из «Гальки». Уже вижу, как его вызывают к начальству: «Увольнительная вам, рядовой Бигус, на сегодня вроде как и не положена, но женщина с брюхом под воротами части, вся в платки замотанная и с узелком, — вопрос жизни и смерти. Идите, но чтобы быстро назад и со щитом». Да разве кто когда быстро возвращался после такой продолжительной оперной сцены? Да на негнущихся? Да не потеряв головного убора?