Таисия Рух - Приют для души

— Ты не знаешь, почему он со мной не разговаривает? — Жена не знала.

Питер, а уж тем более питерская тусовка — это большая деревня, и понятно, что они постоянно где-нибудь пересекались. Она пыталась с ним заговорить — он был «как скала под ветром», ни слова в ответ, даже в глаза ей не смотрел.

В итоге, не понимая толком, в чем, собственно, проблема, она купила огромного белого плюшевого медведя и перекрыла своей машиной выезд с его парковки.

— Ты хочешь, чтобы я твою машину переехал? — он злился, уперев бампер своего «Хаммера» в дверь ее почти игрушечного кабриолета.

— Переезжай, только вместе со мной придется. — Конечно, она его не боялась, а машина застрахована, царапины легко закрасить. — Может, ты мне объяснишь, в чем дело?

Он вышел из своей машины и сел в кабриолет: «Дорогая, мы сколько лет с тобой дружим?»

— Не помню, восемь или девять, а что?

— Я хоть раз на твои просьбы сказал тебе «позвони кому-нибудь другому»?

— Да ты из-за этого обиделся? У меня ногти сушились!

— Ты мой друг! Мне насрать на твои ногти! Ты думаешь, у меня дел не было, когда тебе в три часа ночи надо было срочно в Москву ехать? Или мне заняться нечем — только тебя по больницам таскать и сопли твои выслушивать? Я тебя один раз в жизни попросил что-то для меня сделать! И у меня жена только тебя в дом пускает! А у тебя ногти, п.…, как это важно!!!! — он хлопнул дверцей.

— Прости меня, пожалуйста, я такая дура, эгоистка, прости… — Нельзя сказать, что она чувствовала себя совсем уж виноватой, но терять друга она не могла из-за этого.

Еще немного подувшись, через пару месяцев он ее простил.

— Ты как наркотик. Сам не понимаю, вроде злюсь на тебя, косячишь постоянно, а неделю не созваниваемся — и плохо мне.

Она встречалась с другом нечасто, пару раз в месяц, но они постоянно звонили друг другу.

— Я понимаю Хасана, ему тяжело. Но ты же взрослая, порви с ним раз и навсегда, порви! Я уже тоже с ним говорил, он меня не слушает. Молодой, наивный…

— Я его не веревками привязала, сто раз говорила, что ничего не получится… — И это было правдой, но ее попытки расстаться с Хасаном заканчивались одинаково.…

Изо всех сил сохраняя безразличное выражение на лице, она объявляла о расставании. Хасан кивал в ответ, прятал улыбку, целовал ее в лоб и уходил. Ненадолго…

— Давай поговорим.

Вещи его так и были повсюду в ее квартире, но телефон она не снимала уже два дня. И вот теперь он стоял за дверью, которую она не хотела открывать.

— Я не хочу говорить, мы уже тысячу раз говорили. У нас ничего не получится, мы разные, я не могу… — У нее стоял ком в горле и щипало глаза. «Господи, ну почему я так размякла … соберись…» — Пожалуйста, уходи.

— Мне надо вещи забрать, открой дверь. — Это было абсолютной неправдой, вещи он мог забрать и без нее, у него и у брата были ключи от квартиры. Нет, так он не мог поступить, ему нужно было, чтобы она открыла ему дверь.

— Я не могу, у меня нет сил… Пожалуйста, не мучай меня, уходи… — она плакала. — Ты не понимаешь, у нас нет будущего, никакого.

— Успокойся, сделай сабур [21] Сабур — букв. «будь терпеливым», от араб. «терпение». . Давай поговорим нормально, сейчас уже соседи увидят. Или скажи мне, что я тебе не нужен. Открой дверь и посмотри мне в глаза, скажи, и я уйду, обещаю, ты меня не увидишь никогда.

Она не могла. Он был ей нужен. Он, как хирург, взмахнув невидимым скальпелем, вытащил наружу ее сущность, которая была упакована в блестящую упаковку, а внутри оказалась жалким, бездомным котенком. И разговаривая с ней часами, доводя ее до слез от жалости к себе, разбивая ее стереотипы и принципы, он любил не ее успешность и вечную улыбку, нет, он любил ее сломанную, как у столетней старухи, душу. И ничего не просил взамен.

Он был как тихая бухта, куда ее яхта, раскрашенная всеми цветами радуги, слепя иллюминацией и оглушая музыкой, заходила и становилась обычной лодкой, не новой и сверкающей, а избитой и истерзанной штормами и ураганами. Устав от работы, тусовок, болтовни и каких-то вечно важных, срочных дел, где она не притворялась, а действительно была счастливой в этой кутерьме, с ним она была другая. И уткнувшись в плечо, могла плакать, жаловаться и вообще быть слабой и совсем-совсем простой. И тоже была счастлива. Он был частью ее жизни. Но ей хотелось эти две свои жизни соединить в одно, и она не могла отказаться от одной из них.

И зная, что будущего нет, тем не менее открывала ему дверь снова и снова. Он никогда не укорял ее и, входя в дом, делал вид, как будто ничего и не произошло.