Вячеслав Кабанов - Всё тот же сон

Что говорить, проект был соблазнительный, а для Руси как будто и не чуждый. Не где-нибудь, а именно здесь мы с лишним семь веков назад прияли христианство. Сюда, в Храм Святой Софии пришли послы Владимира и « не свемы, на небе ли были есьмы; несть бо на земли таковаго вида, ни красоты таковыя…» Жаль, задолго до этого Вещий Олег Храма не разглядел. Хотя, конечно… Иной красоте поклонялся князь — «щита прибивать на ворота».

Правда, что София ко времени Потёмкина давно уже стала турецкой мечетью. Но и это было не страшно. Пётр Петрович Гнедич в своей «Истории искусств», изданной к началу уже нашего, двадцатого века, привёл относительно Софии прелюбопытнейшее мнение одного «современного путешественника»:

В этом храме молились миллионы христиан, теперь миллионы последователей пророка с фанатической верой выкликают свои молитвы. Дайте святую Софию буддистам, евреям, язычникам — и все здесь поставят свои алтари и будут молиться. Это дом молитвы, это храм Бога — помимо всяких церквей и вероисповеданий.

Ну и как не загореться было тем греческим проектом? И хоть былью вся сказка не сделалась, на юг мы продвинулись сильно.

Приглашение колонистов, закладка городов, разведение лесов, виноградников и шелководства, учреждение школ, фабрик, типографий, корабельных верфей, — всё это предпринималось чрезвычайно размашисто, в больших размерах, причём Потёмкин не щадил ни денег, ни труда, ни людей.

Так писал в своей «Истории Екатерины II» (1885) русский историк, профессор Новороссийского университета Александр Густавович Брикнер.

Только не надо думать, что университет был в Новороссийске. Он был в Одессе, а то, что потом стало — Одесская область, было — Новороссийский край, что означало: Новая Россия. Так эта Новая — на юге — кругом была. И, к слову, Днепропетровск, так названный по большевику Петровскому, хоть и был до того Екатеринослав, но ещё раньше звался Новороссийск. А нынешний Новороссийск, где нет университета, а есть цементный завод, заложили гораздо позже, когда уже и Пушкина похоронили.

Так вот, от «приглашения колонистов», о чём писал новороссийский немец Брикнер, и начала чертиться женская наша линия.

Одна из турецких войн закончилась в 1774 году Кучук-Кайнарджийским миром. И по этому миру Турция не только отпускала Крым и открывала русским торговым судам свободу плавать через проливы, но и дала, ко всему, амнистию грекам, тем, что были в турецком плену за их нелюбовь к янычарам. Их-то и приглашали переселиться.

Да ведь мало что приглашали. Помимо переселений и разных устройств, чего только ни шло в тот «греческий проект»! Когда родился внучок императрицы великий князь Константин Павлович, его же не зря Константином назвали… По случаю того рождения выбили памятную медаль с изображением волн Чёрного моря и Софийского храма в Константинополе. На празднике в честь младенца читали греческие стихи, и кормилицей к нему взяли гречанку, а потом для игрищ и забав малолетнего великого князя подобрали ему в товарищи малолетних же греченят, так что Константину Павловичу греческий язык был родной. Вот в каком ходу греки тогда оказались!

Хотя вообще-то наше греческое проникание в нашу Русскую Русь началось много раньше. Протоирей Иоанн Мейендорф в книге своей «Византия и Московская Русь» (YMCA-PRESS, Paris, 1990) так говорит применительно ещё к XIV веку:

Немало греков перебиралось на Русь и занимало там заметное положение. Особенно это касается церкви: из двадцати трёх митрополитов, которые упоминаются в летописях домонгольской эпохи, семнадцать были греками… Источники говорят о наличии греческих учителей и книг во многих областях Руси.

А уже теперь, в XVIII веке, в числе греков, переселяющихся из туретчины, оказалась такая семья с турецким прозвищем Сери-Баш , что значило «отрезанная голова». Видать, глава семьи главой когда-то и поплатился за какую-нибудь невежливость относительно турецкого этикета. Семья переехала Чёрное море и осела на Кубани, в станице Медведовской, совершенно оставаясь греками, говорящими и по-русски, что в разноплемённом юге было делом простым и обычным. А фамилия сложилась у них такая: Сербашевы.

Ну, дальше известное дело: век девятнадцатый железный, — черкесы, казаки, набеги и рубка леса, а там и Крымская война, великие реформы, а греки себе торгуют да ремесленничают, и — жить, в общем, можно, край благодатный, были бы руки да «баш», голова то есть.

У Арефия Сербашева, кустаря, и голова была, и хозяйство крепкое, так что, хотя и стали у него рождаться одни только дочки, зато умницы и красавицы, а уж отец и смог и захотел старшую, Евдокию, послать в Екатеринодар, в гимназию. Вот Дуня-то дорожку и протоптала, а уж вслед за ней и остальные три сестры потянулись к свету. Отец всех отпустил. Жена была у него умной.