Вячеслав Кабанов - Всё тот же сон

— В чём дело? — спросил Лев Иванович.

— Да вот, — ответил Платонов, — прочитал роман о коллективизации. Ещё бы чуть-чуть похуже — и можно печатать.

Ах, как мне жаль, что ни разу, воротясь от Федота Федотовича домой, не пришло мне в голову хоть что-то записать, о чём мы говорили. Тут многое, так многое утрачено! Одно могу сказать, что беседы наши всегда были очень спокойные, никуда не рвущиеся, и Ф.Ф. всегда хорошо и внимательно слушал. То ли я чего забыл, а то ли просто мне уже не досталось федотовских эскапад, какие случались, видимо, раньше, лет за десять, когда мастерская была ещё на Селезнёвке и жив был Домбровский… Об этом чудно написал Михаил Тихонович Емцев:

Тогда я не мог понять, да и сейчас не понимаю, по какой такой надобности у нашего Федота Федотовича Сучкова возник лютый интерес к диадохам — последышам Александра Великого. «Ты посмотри, что эта сука Птолемей вытворяет!» — возмущённо говорил Федот, а ясный взгляд требовал немедленного и категорического соучастия в осуждении птолемеевских злодейств, словно знаменитый фараон в этот момент дул разливное пиво за стенкой федотовой мастерской после парилки Селезнёвских бань, а не был извлечён со страниц толстенного исторического фолианта.

В 72-м или 73-м году «в одной аудитории» Федот Федотыч сказал, что тюремные и лагерные сроки, предусмотренные нашим законодательством за то или иное преступление, неразумны и, следовательно, зловредны. «Они, — сказал Сучков, — не вяжутся с данными человека, с его психологией и физическими возможностями. Для искупления вины, для понимания того, что преступление непростительно, достаточно одного года, двух или трёх лет пребывания под стражей. А если человека приговаривают к заключению на пять, семь или десять лет, можно быть уверенным, что у этого заключённого начнётся изменение психики и, стало быть, неизбежна нравственная деградация. Процесс исправления… непременно перерастёт в процесс ожесточения…»

Тогда на сказанное Сучковым никто не обратил внимания, а иные, как ему показалось, даже, возможно, подумали: «какую, мол, чепуху несёт лысая голова, ибо, чем срок длительней, тем неповаднее…»

На слова Федота Сучкова и до сей поры не обратил никто внимания, и никто, кажется, сам не додумался до простой его мысли. А ведь тут названа главная, корневая порочность насквозь прогнившей нашей (и не только нашей) пенитенциарной системы.

Про «одну аудиторию» семидесятых Федот Федотыч вспомнил в году восемьдесят седьмом или восемьдесят восьмом, когда писал статью «Показания Шаламова», и дал в этой статье хороший пример, подтверждающий безусловную верность мысли, высказанной им «в одной аудитории»:

А совсем недавно близкая Шаламову женщина рассказала мне, как Варлам Тихонович среагировал на её восхищение им, его духом, его горением после не годичного, не трёхлетнего, а семнадцатилетнего пребывания на колымских золотых россыпях… Шаламов сказал: как ты можешь мной восхищаться? Я же совсем не то, за что ты меня принимаешь! Я же состою из осколков, в которые раздробила меня Колымская лагерная республика…

Жаль, никто тогда ещё не знал «записных книжек» Венички Ерофеева и запечатлённого там государственного его проекта:

Высшей мерой наказания в государстве должно быть, например, такое: за обедом лишить человека положенного ему куска дыни или порцию бланманже уменьшить.

Вот бы Федот Федотыч от души повеселился!

Что ни пиши, что ни вспоминай, не полон будет Федот Сучков, но и непозволительно не полон, если не упомяну, что моя Ирка с ним сдружилась и, как только выпадала минутка, всегда забегала к нему отогреться и душу освежить в беседе.

А что касается «Мини-истории», то рукопись так у меня и оставалась. Хранил я её дома. Носил в издательство. Пытался всё же соблазнить дирекцию на её издание. Но «Бутылка в море» туго продавалась, поэтому мои корыстные, но нерасчётливые коллеги о Сучкове уже и слышать не хотели. В 1997 году в новой серии «Русский Парнас» подготовил я издание Козьмы Пруткова, где в именной указатель (он у меня назывался «Указатель достославных имён») поместил несколько миниатюр Сучкова из неизданной «Мини-истории» — о Державине, Гнедиче, Хераскове. И о самом Сучкове тоже написал: «В течение пятидесяти лет он был профессиональным писателем, а первая и единственная скромная книжечка его вышла в 1991 году в издательстве „Книжная палата“. Незадолго до смерти».