Вячеслав Кабанов - Всё тот же сон

К концу 1901 года Чертков стал издавать журнал, освещающий русскую жизнь и выходящий по мере накопления материала. Журнал назывался «Свободное слово», и последний номер его, восемнадцатый, вышел в сентябре 1905 года.

Значит, письмо Авраама Васильевича послано Силантьичу где-нибудь в 1902–1903 годах и, может быть, именно в Англию, хотя и не обязательно.

Но обратимся к самому письму.

Дорогой Силантьич!

Что же это от Вас ни слуху, ни духу? Как Вы живете? Что делаете, что думаете? Я получил Вашу открытку и № «Своб. Слова» и очень благодарен Вам за них. Просил бы Вас всегда высылать этот журнал, да не думаю, чтобы это было Вам удобно, так как свободных грошей для «Свободн. Слова» нет, да и вообще этого добра мало и редко водится, а так даром стыдно как-то пользоваться.

Вы спрашиваете об Эдуарде и Кузьме. Эдуард в городе, кажется, Ош, Ферганской области, служит в стрелковом батальоне. Хотел было отравиться, да неудачно. Теперь примирился. Ему пришлось служить с хорошим командиром, который, поняв его душевное состояние, обходится с ним очень осторожно, освободил его от военных занятий и сделал ротным огородником, в настоящее время библиотекарем. Больше о нем ничего не знаю. Что касается Кузьмы, то я потерял его из виду. Его освободили от службы по определению психиатров, отправили на родину, где и выпустили его на свободу. Отсюда он направился к нам, но по дороге зашел в Россошу. Пожил некоторое время там. Здесь с ним случилось что-то неладное. Вероятно, после каких-нибудь принципиальных разговоров потрепанные нервы его не выдержали. Он несколько ночей провел без сна и, в конце концов, стал рвать на себе одежду, сорвал ее с себя, бросил и голый бросился бежать полем куда глаза глядят. Его едва поймали, отправили в правление сельское, а куда он оттуда девался, не знаю. Послал ему денег — деньги пришли обратно, так как адресат не разыскан. А какой хороший и глубокий он человек! Господи, отчего я так слаб и немощен, что не могу подать руку помощи там, где она нужна?!

Я слышал, что Вам дарована амнистия. Правда ли? И если правда, то что Вы думаете делать?.. Если Вам тяжело, Силантьич, очень, поезжайте назад в Россию. Ведь худшего не будет. Ну, сошлют, ну, в тюрьму посадят — все же хоть какая-нибудь определенность будет, надежда, что все это пройдет! Ведь нет ничего хуже безнадежности. Мне кажется, что от этого люди больше всего и страдают. Оно, правда и то, что не Вы один в таком положении, вне времени и пространства, и я понимаю, что раз Вы стали в положение изгнанника, то не можете выйти из этого положения иначе, как при условии, что и все из него выйдут, но тогда должна быть сильная любовь и преданность к этим «всем» и этих «всех» между собою. Но если этого нет, то в силу внешних обстоятельств этого делать не нужно. Простите, что я пишу Вам это. Но пишу потому, что мельком слышал, будто Вы очень тоскуете. Если этот слух неверен, а Ваша тоска есть не более как результат временного утомления и временного отчуждения от жизни окружающих людей, жизнь которых для Вас непонятна, то не унывайте. Все это пройдет — всюду Бог, всюду солнце светит, всюду люди, и рано ли, поздно ли жизнь окажется легче…

Как-то мне пришлось говорить с друзьями, которые удивились мне, когда я сказал, что люблю свою родину.

— Ведь это несовместимо с Христианством, — говорили они.

Не знаю, совместимо или несовместимо, а люблю. Люблю Кавказ, люблю горы, люблю хохлов. Думаю, что в этом греха нет. Грех никого и ничего не любить, а любить кого-нибудь или что-нибудь — в этом и есть смысл жизни. Любящий малое и большое полюбит, когда поймет, а неспособный любить, — как ты ни раздвигай горизонты умственные и всякие, а любви не будет. Вся штука не в объекте, а в субъекте, не в том, что можно или должно любить, а в самом любящем сердце, только оно ценно, только оно важно.

Люблю Кавказ, люблю хохлов, люблю Льва Николаевича, люблю Вас, пусть кто-нибудь попробует доказать мне, что это дурно. Даже больше — сам до глубины души отвращаюсь от военщины, а люблю казаков, люблю их не за то, что они хорошо дерутся, а за то, что они при случае умеют и хорошо умирать… И люблю их такими, каковы они есть, хотя многое из ихней жизни не разделяю. А вот к англичанам, напр., у меня нет никакого чувства. Я им хочу всего хорошего, а вот чувства такого, как к хохлам, напр., к Льву Николаевичу, как к Вам, к Дуне, Ефиму, детям — такого чувства у меня к ним нет. И за грех этого не считаю, потому что мне этого сейчас и не нужно…