Матей Вишнек - Господин К. на воле

«Собака, собака!» — ликовал мозг Козефа Й.

Он вскочил и попытался вглядеться в даль. За садом, на линии горизонта, виднелась какая-то конгломерация. «Город», — сказал себе Козеф Й., на сей раз с легким беспокойством. Итак, город был там. Странно. Годами он жил с чувством, что город расположен за местом их ежедневных прогулок, то есть совсем в другом направлении, на 90 градусов правее, можно было бы сказать.

Пытаясь разглядеть, что находится за деревьями сада, он понял, что деревья все в плодах. В каких точно плодах, разобрать было трудно. Но его одолело шальное желание не столько съесть, сколько сорвать плод. Он направился к саду, который вблизи оказался яблоневым. Яблони были старые, обессилевшие, с поникшими до земли — впрочем, может быть, и от обилия яблок — ветвями. Козеф Й. разгуливал между дуплистыми стволами, как ходят, ведомые какой-то силой, сомнамбулы, но все же стараясь не наступать ни на ветви, разлегшиеся отдохнуть в траве, ни на сотни опавших яблок. Он долго не осмеливался протянуть руку и сорвать яблоко, какое ему бы понравилось. Вдалеке, там, где на линии горизонта вырисовывался город, зажигались огни. Снова залаяла собака.

«Какие яблоки!» — позволил себе подумать Козеф Й.

Солнце уже ушло за линию горизонта, но подсветка на небе еще оставалась, усиленная искрящимися бликами от звезд и от городских огней.

Козеф Й. приблизил лицо к одному яблоку и, не срывая, откусил от него. Он неспешно жевал эту сладкую и душистую материю, которая с языка коварно проникала в его кровь, распространяясь по всему его существу. Он посмотрел на надкусанное яблоко, оставшееся висеть на ветке, и засмеялся.

«Господи, что это я смеюсь?» — спросил себя Козеф Й. и при этом смутился оттого, что инстинктивно упомянул имя Господа. Он, Козеф Й., был атеист. Может, совсем дурачком стал? Растрогался от каких-то простейших вещей. Ночь, трава, собака, яблоки. «Должно быть, уже поздно, — услышал он в себе голос. — Франц Хосс, верно, уж лег спать». Тревога тут же толкнулась в его сердце, заставила оглянуться, посмотреть назад, на стены, за которые он вышел. Тревога усилилась, когда он понял, как далеко позади осталась тюрьма. Ему даже не верилось, что он отошел так далеко.

«Нехорошо», — подумал на сей раз мозг Козефа Й.

Конечно, он теперь человек свободный. Но формально процесс его освобождения еще не закончен. «И это моя и только моя вина», — укорил он себя. Одно то, что он самым безответственным образом отошел от тюрьмы, и это будучи еще в тюремной робе! На самом деле, кто угодно в такой ситуации может подумать о нем что угодно. Кто его встретит, может подумать что угодно. И не то что подумать, может и пристрелить, если примет за сбежавшего зэка.

«Плохо. Совсем никуда», — подумал Козеф Й. и побежал.

У него было одно желание — снова оказаться на тюремном дворе, в убежище. Может, Фабиус и Франц Хосс играют в кости. Как же умиротворительна была бы партия в кости с Фабиусом и Францом Хоссом!

Он бежал теперь изо всех сил, а до тюремной стены оставалось еще порядочно. За спиной он слышал приглушенный лай, это могли лаять только городские собаки.

«Что-то их стало больше», — размышлял его мозг.

«А звезд-то сколько», — сказал себе Козеф Й., на бегу взглядывая на небо.

Перед ним — темный и все еще неблизкий — угадывался контур тюрьмы.

«Вот она», — ликовал его мозг, как бы успокоившись от мысли, что стены, административные корпуса, кухня, склады, казармы с ровными рядами тесных камер — все было на месте, незыблемо. Некий надежный пункт во вселенной, из которого ты можешь пуститься в путь и в который ты всегда можешь вернуться.

Когда Козеф Й. добежал до ворот и увидел, что их между тем заперли, он чуть ли не взвыл от ярости.

Разъярен он был в первую очередь на себя — за то, что дал себя завлечь. Слово завлечь показалось ему недостаточно сильным. Он дал себя просто-напросто уволочь самому низменному инстинкту, ребяческой иллюзии, химере. Он поставил на кон все свое новое положение, все, что только-только стало наклевываться в его новом качестве свежеосвобожденного человека. Как он оправдается перед двумя старыми охранниками? Какими глазами они будут теперь смотреть на него? Сможет ли он теперь умываться над их раковиной и есть на кухне? А Розетта — примет ли теперь его помощь в мытье посуды?

Весь во власти глубокого отчаяния, он толкнулся было в ворота. Однако эти малые ворота, которые он полюбил за два фонаря и за их особое положение в конце тополиной аллеи, эти ворота, на которые он хотел только посмотреть, так вот, эти второстепенные ворота были сейчас крепко-накрепко заперты.