Софья Купряшина - Счастье

— Огонёчек. Я отсюда тебе звоню.

— Ну.

— Я хотела спросить тебе, как здоровье.

— Никак.

— Я тут долго уже лежу, но, может быть, ты принесешь хрустальную вазу доктору, ведь тут седьмой этаж.

— Я не понял.

— Надо делать, чтобы меня взяли, ты скажись папой, ведь тут метод шока, Огонёк, у меня болят почки, внутренности, больше всего — шея, а я потом никого не буду тебя беспокоить, ты только возьми меня сейчас, приголубь.

— Зачем?

— Для любви.

— Тебя лечат?

— Нет, то есть шоком. Мы с девочками курим тут, но мне нужно в Сорбонну, ты же знаешь, как я люблю семантические проблемы. А тут кирпичи.

— Слушай, Вика, ты иди отдохни и не морочь мне голову.

— Ты возьмешь меня.

— Нет.

— Ну, до свидания. Я нарисую тебе картинку и пришлю мальчиков.

— Каких?

— Профи.

— Лечись, лечись.

— Да.

Сестер поблизости не было. От затылка бесшумно отделилась изрядная прядь волос и плюхнулась на кафель. Почти последняя. Мимо меня пролетела синяя девочка и прошепелявила, тихо опуская мне в карман папироску и презерватив:

— Бензол привезли. Бабы пошли туда. Будешь?

Я как всегда тормозила:

— На шухере?

— Да нет, с нами. Какой шухер с твоей красотой.

— Что, просто так?

— Ну, ёбтать.

— А где?

— Внизу, у мужиков, после ужина.

Это было уже новшество: Бензол + Грузчики.

Утром в палату вошло солнце. Оно обещало столько всякой ерунды: шарики, прогулки на Ленинские горы, рогалик, музыку из репродукторов, огромные пустые стекла-отражатели несостоявшегося магазина и быстросохнущий асфальт.

Я была привязана к кровати и плакала тихо, сильно напрягая мышцы живота. Проходя умываться, они били меня по лицу и выдавили в глаза пасту. По косвенным намекам я поняла, что это было «за ночь». Ночью надо спать, а не кричать страшным воющим басом: «Спасибо! Спасибо! Я больше не буду!» Сестрички меня отвязали, еще раз надавав мокрым полотенцем по морде, и отвели в процедурную.

Вот и все. Ампицилинное счастье настигло меня — сухое и свежее, как полотенце. Родные давно не ходят ко мне. Иная пиздюшка, глядишь, жрет в казенной каше колбаску. И хуй попросишь у нее. А мне ничего не носят. Меня прокляли. Я могу попросить укольчик у дяди Бори, и за это за него подержусь, за его лоскуток, возьму в рот, не перекрестясь и считая до ста, а потом, может быть, и во вкус войду, хотя там и нестояк; хоть секрета нет — и то хорошо.

И снова обход:

— А-а-а, Марьиванна, — (имени у меня больше нет), — опять к нам, все трепака пляшешь?

(Забытая Богом больница на окраине, напротив — КПЗ, там ребятки дрочатся в окошко и показывают нам; забытые болезни — таких уже давно нет нигде, и нет моей одежды: даже трусы носить нельзя для простоты отношений.)

— Где ж ты так ебешься, золото?

И он сочтет нужным повторить свои вопросы: давно ли не спала? как так? и не хворала ль?

— Да, — отвечает она, — давно.

День, прошедший в стенах института, сделал мои руки смуглыми. Целый день мы мотались по лестницам с женщиной в платке и кедах — плакали, пьяные и голодные, и просили поставить нам зачет. Она знала слово «адепты». Я — «Ковский».

— Я никого не убивала, — говорила женщина, и было ясно, что это не так.

— А, ты тоже…

— Что тоже?

— Татуировка…

— Нет, сама…

— А резалась?

— Резалась — не там. А ты?

— Я никого не убивала. После этого я поверила в Бога.

Пришел Ковский.

— Пощадите, батюшка, поставьте.

— Чего вам?

— Зачетец.

— А вы кто?

— Учащая… А где здесь туалет?

— Зачем вы растопыриваете ноги?

— Что?

— Зачем вы снимаете штаны?

— Я плохо слышу.

— Я тоже.

— Вот и хорошо.

— Да что ты ссышь-то сдесь?! Когда в нашей стране произошел переход к индустриализации всей нашей страны?

— Чего?

— Глухая?

— Немного.

— Контузия?

— Плохо слышно.

В моем доме живут три певца: два из Большого театра, один — из маленького. Много-много мелких морщинок покрывают их.

— Ваш английский язык плохой. Зачем легла?

— Куда?

— Вот на меня прямо вот.

— Это не я.

— А кто?

— Брат-близнец.

— Семья большая?

— Ага.

— Кормить надо?

— Нет.

— А как же?

— Да так как-то.

Она взялась меня опекать. Заложила руки под серую вязаную юбку — кисти красные, губы сухие от старой помады, морщины на лбу мелкие (мелочность мышления), а у меня крупные.

— Что? Догнаться?

— Поставьте ей зачет, у нее дети.

— Да?

Он не понимает. Достал гамбургер. Мы вяло сглотнули слюну.