Петер Розай - Очерки поэзии будущего

Следует ясно сознавать, что это общепринятое распределение по структурам осуществляется более или менее произвольно (возможно, что тут царит полный произвол).

Глядя на мир, мы всегда схватываем только мгновенные состояния бесконечно совершающегося процесса.

Структура характеризуется двумя особенностями: Переплетения, ее составляющие, сливаются по краям с неисчерпаемостью мира. — Частицы самой структуры следует представлять себе постоянно движущимися, состояние — всегда переходное.

Элементы структуры — это просто ее представители.

Элементами структуры являются первичные и вторичные показания чувств. То, что мы называем образованием, состоит из вторичных показаний чувств.

Искусство состоит из вторичных показаний чувств (для внешнего наблюдателя).

Надо представить себе речной поток, в котором частицы структур, эти текстуры или сплетения, пронизывают движущиеся пространственные образования, например волны.

«Воды» мирового потока состоят из частиц, и мы вписываем их попеременно в различные структуры, а потом — в этом переплетенном состоянии — интерпретируем в качестве образцов.

Динамическое взаимоналожение образов: вот что такое рассказ.

Но чем вызывается «появление образов»? — Вероятно, это дестабилизация заложенных в сознании (врожденных, воспринятых в процессе воспитания) структур (накопленных): Тут встречаются содержательные элементы и компоненты образов, до этого строго разграниченные: поэтому образы «высвечиваются». В особенности волнует нас разрушение полярных противоположностей — или, если придать этому положительный смысл: соединение того, что до сих пор мы считали несоединимым (вода и пламя, красное и зеленое, доброе и злое).

Отложившаяся в сознании структура характеризуется, вероятно, внутренним иерархическим членением: Так, имеются «сильные» и «слабые» помехи, элементы сопротивления, элементы неравномерности, которые стремятся к выравниванию, к разрядке напряжения, к перераспределению.

Или, может быть, эта предположительная иерархия тоже всего лишь материальный образ языковых и мыслительных моделей? — Вполне вероятно.

Записные книжки и заметки всегда сопровождали мою работу над поэтическими произведениями. — Размышления, в них содержащиеся, часто касаются взаимосвязи языка и мышления, языка, мышления и мира. Номенклатура при этом изменчива, понятия лишены твердого ядра, имеют нечеткие, расплывчатые границы.

«Человек стоит у темной воды; на воде плавают три деревянных кубика: первый кубик — это мир, второй мышление, третий — язык. Кубики не лежат на воде неподвижно: они качаются и под воздействием каких-то неведомых человеку течений расходятся все дальше. В руках у человека только длинный прут, и с его помощью он пытается подогнать кубики друг к другу, удержать их вместе».

Думается: То, что мы именуем миром, имеет продолжение в нас самих, это — те же самые структуры, фибры, частицы — все, что мы можем себе представить, что мы хотим упорядочить.

Вчерашний мир вписан в ДНК новых поколений; когда человек этого нового поколения начинает свой рассказ, внутреннее и внешнее в нем уже перемешаны, и это смешение не прекратится никогда.

Основой моих размышлений всегда было представление о «заполненном» мире, в котором, как можно об этом прочитать у «древних», нет пустоты.

Мир организован как непрерывность, континуум, то есть: Там, где есть холодное, есть и горячее, где есть тяжелое, есть и легкое и т. д. Цветовой спектр также может служить примером.

Непрерывная организация и соответственно наше представление о ней — с этой платонической точки зрения одно отражает другое — для художника она очень важна: Он может без труда дополнить недостающие части в своем воображении, исследуя пространство вдоль образцов континуумов.

«Рационалистическое искусство? Не приведи бог. Лучше уж так: Наше «Я» есть только кристаллическая решетка, трансформирующая мир в процессе его восприятия. Гора, на которую ты смотришь, уходит в глубь земли, образует подземную пещеру. Подножие горы отражено в водах горного озера». — Так я писал лет пятнадцать назад.

Важно, чтобы представление об универсальных законах — или, на моем языке: о всепроникающих структурах — не вступало в противоречие с представлением о мире, состоящем из фигур.

Прежде так глубоко мне ненавистное, потому что я со всей искренностью ненавидел самого себя, то, что называют миром, устроено, как понимаю я сегодня, в форме фигур.