Нелли Маратова - Наследницы Белкина

Повесть Анны Матвеевой «Найти Татьяну» вполне могла бы сойти — в букеровских, например, раскладах — за полноценный роман. Призрак оперы — знаменитой, а в иные периоды и скандально знаменитой, а главное, вполне реальной свердловской (екатеринбургской) оперы — магически овладевает судьбами многочисленных, скорее тщательно, чем пунктирно, хотя и минималистически прописанных персонажей; в конечном счете все происходящее в повести — это опера. «Евгений Онегин» на современный лад — с логически необъяснимым отказом от любви и заключительной резиньяцией при встрече на балу.

Здесь, в мире искусства (даже «Онегин» — художник, правда, несостоявшийся), все происходит не так, как у простых людей; здесь волшебно (но это мрачное волшебство) переплетаются три эпохи и судьбы трех поколений; здесь избирательное сродство торжествует над кровными узами; музыка над жизнью; здесь, в последний миг, все-таки побеждает жизнь, причем побеждает предательски; беззлобно, но все равно предательски. Торжествует искусство, а побеждает жизнь (она же, впрочем, смерть — пусть и малая смерть: смерть голоса, смерть таланта, смерть чувства). Причем герои и героини повести Матвеевой, судьба которых — и общая, и у каждого (каждой) складывается безутешно печально, странным образом не вызывают читательского сочувствия: все происходит не так, как хочется, а так, как надо. А надо так просто потому, что по-другому нельзя.

Жанр повести, как сказано выше, остро не в моде. Реанимировать его пытаются толстые журналы: но сквозь тамошнее сито просачивается в основном нечто усредненно безликое, нечто дружески-компанейское или поколенчески-покровительственное; нечто по большому счету и впрямь никому не нужное. А книжные издательства шарахаются от повестей как черт от ладана или в лучшем случае печатают их (как повести Владимира Сорокина) аршинным шрифтом, выдавая каждую за роман.

А писатели все пишут и пишут повести. И писательницы… И толстожурнальная сытая слепота, равно как и книгоиздательская коммерческая осторожность (и даже читательское — от неосведомленности — равнодушие) им не указ.

Пять «женских» повестей под одной обложкой — это, безусловно, дерзкий эксперимент. Пять «провинциальных» женских повестей — эксперимент, вдвойне дерзкий. Пять провинциальных женских повестей «чернушного» или родственного «чернухе» магически-мрачного толка — дерзость, граничащая с безумием. Граничащая с тем самым священным безумием, которым единственно и живет подлинное искусство.

И поспешила от нее отказаться — но ведь и у Ивана Петровича, по уверениям его знакомых, «стыдливость была истинно девическая».

«Любовь во время холеры». Сетевой ресурс «Частный корреспондент», 5.04.2010.