Милорад Павич - Ящик для письменных принадлежностей

«В этом доме придётся мне вилкой суп хлебать, — подумала я испуганно и спросила себя: — Неужели это возможно, что он не узнал меня?» Ты меня любишь? — спросила я.

— Да.

— С каких пор? Ты помнишь, с каких пор?

Он показал мне через окно на горы над Котором.

— Видишь, — сказал он, — наверху, на горах, лежит снег. И ты думаешь, что там лишь один снег. Но это не так. Там три снега, причём это можно ясно увидеть и различить даже отсюда. Один снег — прошлогодний, второй, тот, что виднеется под ним, позапрошлогодний, а верхний — снег этого года. Снег всегда белый, но каждый год разный. Также и с любовью. Не важно, сколько ей лет, важно, меняется она или нет. Если скажешь: моя любовь уже три года одинакова, знай, что твоя любовь умерла. Любовь жива до тех пор, пока она изменяется. Стоит ей перестать изменяться — это конец.

Тогда я вставила в автоответчик крохотную кассету, которая стояла в моём парижском телефоне, и пустила её. Послышался хриплый мужской голос, звучавший с огромного расстояния:

«Последние три ночи в Боснии я провёл на чердаке пустого сеновала, внутри которого я укрыл танк и разместил своих солдат…»

— Ты узнаёшь, кто это говорит? Неужели не можешь узнать свой голос из Боснии? — спросила я, но он молчал.

С отчаяния мне пришла в голову пугающая идея, от которой я, несмотря на страх, не имела сил отказаться. Я сказала Селене, что завтра собственноручно приготовлю на ужин зайчатину в соусе из красной смородины. Служанка посмотрела на меня с изумлением и отправилась покупать всё необходимое для этого. Перед ужином я шепнула Тимофею, что будет означать для нас в постели появление в этот вечер на столе зайчатины. И выполнила своё обещание. С тех пор он внимательно следил за блюдами, которые я ему готовила, и ждал вечера с блеском в глазах. А как-то утром подарил мне целую лодку цветов. Их аромат заглушал запах соли и моря. Дни шли за днями, прекрасные и солнечные, мы купались, ели рыбу, зажаренную в раскалённом масле, собирали мидий. Как-то раз Тимофей порезал краем ракушки средний палец на левой руке. Я тут же высосала кровь, и всё быстро прошло. Я ела инжир из его руки, и плоды пахли теми же самыми странными духами. Вдохнув их, я как бы начинала слышать, что думает Тимофей. Тут-то меня и осенило: он был занят продажей старого дома. И я сказала себе: «Тебе-то что за дело? Ударь вилкой о ложку и пой! Важен не дом, а Тимофей. Если это вообще он». От этой мысли меня обдало холодом.

Когда он уходил куда-нибудь по этому или другому делу, я по-прежнему слонялась по пустым комнатам. На одной из полок с постельным бельём я наткнулась на чудесный предмет из отполированного дерева и жёлтого металла. Это была старинная шкатулка для письменных принадлежностей, какими когда-то пользовались в долгих плаваниях капитаны. В шкатулке лежал старый судовой журнал, к моему удивлению совсем чистый. Я положила в неё всякие свои мелочи, письма и открытки, а также подарки, которые получила от Тимофея. В те дни я нашла на дне одного сундука янтарные чётки и старинный корсет из белых кружев. Он был прошит золотой нитью и застёгивался на стеклянные пуговицы. Это был корсет его тётки с монограммой «А». Усиленный рыбьими костями, он относился к тем моделям, которые можно надевать или поверх трусиков, или без них, а чулки пристёгивать с помощью резиновых застёжек. Я взяла его себе, решив сделать Тимофею сюрприз.

В тот вечер я приготовила Тимофею устрицы St. Jacques с грибами, а после ужина слегка надушилась его духами «Переживу тебя» на запястьях и за ушами. Я слушала, как снаружи дует «юго», как где-то за каменной стеной хохочет женщина. Сквозь её смех пробивался голос Тимофея. Он пел ту песню, которой научила его я, если, конечно, он не знал её прежде:

Потом он пошёл чистить зубы мёдом. Когда он лёг в огромную женскую постель, в постель для трёх персон, появилась я, и на мне не было ничего, кроме корсета его тётки Анастасии. Он лежал обнажённый, мы смотрели друг на друга как зачарованные, его член был каким-то четырёхгранным и походил на огромный нос с двумя лихо закрученными усами под ним. Я обошла вокруг и легла к нему, и, когда моя страсть уже подбиралась к самому пику, я закинула голову и чуть не потеряла сознание от страха: перед моими глазами в золотой раме предстала одетая в один лишь корсет и с зелёными серьгами в ушах его черноволосая тётка Анастасия, правда, картина слегка подрагивала в любовном ритме. Это было зеркало, укреплённое над кроватью, в котором я не узнала себя.