Лариса Райт - Когда осыпается яблонев цвет

– Спасибо. Все свободны.

Слушал, как за спиной задвигали стульями. Торопливо, с излишней суетой – это, конечно, Верочка. Понуро и немного озлобленно – Леха. На себя надо злиться, родной, на себя. Обстоятельно, со знанием дела, покряхтывая – главный маркетолог. Спокойно, деловито, но в то же время с едва сдерживаемой радостью – Игорек. И наконец… И… Егор прислушался. Больше ничего.

– Я же сказал – все свободны, – повторил он, делая ударение на слове «все».

– Но… – Егор мог бы поклясться, что брови Людочки недоверчиво взметнулись вверх, а ротик недоуменно округлился.

– Людмила! Мне кажется, что у пиар-отдела достаточное количество нерешенных задач, и если вы, не откладывая, займетесь их решением, я буду вам очень признателен.

Последний стул заскрипел резко и гневно. Этого следовало ожидать. К выходу яростно процокали высокие каблучки, и через мгновение раздался не менее яростный хлопок двери. Теперь Егор живо представил удивление сидевшей в его приемной секретарши и еще раз подумал о том, что с Людочкой пора распрощаться во всех смыслах. Она, конечно, была прекрасной любовницей, но было бы неплохо, если бы при этом у нее еще хватало мозгов не шарахать дверью кабинета начальника.

«Плюну на все и поеду домой», – мелькнула в голове непривычная мысль, и будто в ответ на эту мысль в кармане тренькнул сообщением телефон. Егор взглянул на экран: писала жена. Он улыбнулся, и в душе шевельнулась запоздалым стыдом совесть. Маша – она хорошая, и милая, и добрая, и заботливая. И вообще, он ее любит. Так при чем здесь какая-то Людочка? Сообщение было лаконичным. «Купи цветы», – писала жена. «Цветы? Кому? Зачем? Мы идем в гости? Или я должен принести цветы Маше? Нет! Это бред. Про гостей она сто раз бы напомнила, а себе бы никогда не попросила». В ответ на его мучительные раздумья телефон пропищал снова. «Мишке очень идет костюм». Егор хлопнул себя по лбу и ругнулся без злобы: «Идиот!» Идиотом был он сам – идиотом, забывшим, что завтра его сын идет в первый раз в первый класс. Чем не повод плюнуть на проблемы и уйти домой? Он торопливо собрал вещи и вышел из кабинета.

– Егор Михайлович! – окликнула его секретарь, всегда готовая обрушить на него поток информации о письмах, документах и отчетах, которые нужно «подписать, просмотреть, составить, отправить, завизировать и т. д.».

– Завтра, Наташа, завтра.

– Но как же? Но почему же? – Девушка даже привстала из-за стола.

– Потому что завтра первое сентября, – ответил Егор, выбегая за порог приемной. Он торопился домой, и ему некогда было представлять, как Наташа опустится назад в свое кресло, задумчиво погрызет ручку, посмотрит на настольный календарь и скажет с грустью, будто прощаясь с уходящим летом:

– Уже первое сентября…

– Уже первое сентября. – Маргарита Семеновна произнесла эти слова вслух и снова почувствовала подступающее волнение, с которым предстояло справиться своими силами. Вчера она позволила себе похандрить и выпить валерьянки. Не выпила бы – так и пролежала бы всю ночь с открытыми глазами, рисуя в воображении картину встречи с новым классом. А сейчас уже нельзя приводить нервы в порядок лекарствами: перед детьми должна появиться уверенная в себе учительница, а не заторможенная вобла с дрожащими плавниками, то есть руками, конечно. Только ведь рук у воблы нет, а Маргарита Семеновна предпочитала размытым, незаконченным образам конкретику.

Она встала с кровати, передернула плечами, услышав знакомый протяжный скрип пружин, и сделала несколько махов и потягиваний, чтобы размять затекшее после тревожного сна тело. Почувствовав, как на смену вялости подползает нечто, напоминающее былую бодрость духа, она отправилась в ванную. Там, стоя под душем, она все еще пыталась осмыслить, насколько тяжелый год ее ждет впереди. Хотя какой там год? Целых семь долгих и трудных лет, и никакой возможности этого избежать. Да, именно так вчера после педсовета и сказала завуч:

– Поймите, Маргарита Семеновна, не у нас, а у вас нет другой возможности.

Она теперь понимала. В ее возрасте наличие классного руководства практически единственный весомый аргумент для администрации в бесконечном споре с окружными чиновниками от образования о том, почему школа не отправляет «вышедших в тираж» учителей на пенсию и не берет на их место молодежь. На самом деле ответы очевидны для всех нормальных людей: во-первых, опытный учитель, тем более такой, как Маргарита, – это клад для школы и для учеников, и называть ее «вышедшей в тираж» – просто кощунство. Бывают, конечно, случаи, когда человеку действительно пора на покой: начинает подводить память, или перестают слушаться ноги. Пойди постой шесть раз по сорок минут. Это и молодым нелегко, а если возраст подкрадывается, так и подавно. Конечно, никто не запрещает сидеть, но Маргарита Семеновна, вопреки известной поговорке, была уверена в том, что в ногах как раз была та самая правда, которая позволяла ей убедительно излагать материал. Она вовсе не хотела возвышаться над учениками или показывать свое превосходство, просто стоя чувствовала себя увереннее, и эта уверенность привносила в объяснение какую-то дополнительную нотку, заставляющую детей шире открывать и уши, и рты и впитывать, и запоминать, и доверять, и сопереживать. Маргариту всегда смешило, когда иные коллеги формулировали свои требования к поведению учеников: «Дети должны меня слушать и слушаться, не шуметь, не отвлекаться, не разговаривать с соседями, не жевать жвачку, не спать». И еще куча самых разных, и в то же время совершенно одинаковых «не». Сейчас Маргарита с такими учителями не спорила, берегла нервы, если и позволяла себе вступить в дискуссию, то говорила быстро и резко и всегда одну и ту же фразу: