Фред Стюарт - Век

— Черт побери, Фаусто!

Тони попытался встать, но Фаусто толкнул его назад на стул, а сам сел на стол.

— Какой же ты жалкий зубрила! Единственное, что в тебе интересно, это то, что ты незаконнорожденный, а теперь у тебя отнимут это!

— Извини, что я не такой неотразимый, как ты.

— А, не мели чепуху. Давай лучше поговорим. Тони, ты действительно собираешься стать священником?

— Я подумываю об этом.

Фаусто засмеялся:

— Я скажу святому отцу обо всех твоих дурных привычках, например, о том, как ты ковыряешь в носу в постели.

Тони бросил на него свирепый взгляд:

— Это гораздо лучше того, что ты делаешь в постели!

— Я делал это раньше. Сейчас, когда я хожу в «Ла Розина», я перестал это делать. — Фаусто понизил тон и заговорил с хитрецой в голосе: — Если ты станешь священником, то никогда не сможешь жить с женщиной. Или ты собираешься нарушить обет?

— Если я приму обет, то не нарушу его.

Фаусто фыркнул:

— Какие возвышенные речи! Что ж, может быть, ты и не нарушишь обет, так как в жилах у тебя, убежден, течет какао.

— В моих жилах течет такая же кровь, как у тебя. Разница в том, что я уважаю свое тело.

— О, как это восхитительно! Как мило! Он уважает свое тело! Этот храм Господний! А скажи-ка мне, святой отец, зачем Господь поместил эту штучку у тебя между ног? Чтобы она сморщилась у тебя под сутаной? Чушь собачья! Она там, чтобы ею пользоваться, а ты боишься этого. Господи, почему мне достался такой брат?

Тони побагровел:

— Фаусто, прекрати задирать меня! Ты испытываешь мое терпение!

— Но я люблю тебя, мой маленький братец, — проворковал Фаусто, наклонившись и взяв лицо Тони в свои ладони. — И я не хочу, чтобы ты сделал большую ошибку в жизни. Грустно, что ты даже не будешь знать, чего ты лишишься, потому что никогда не пользовался этой штучкой как следует, а только писал из нее. — Он отпустил Тони, слез со стола и стал кружить по комнате, обращаясь к потолку: — О, Боже, я заклинаю тебя, дай моему брату переспать хоть с одной женщиной, прежде чем ты заберешь его в свою церковь! Хотя бы с одной! Даже у Иисуса была женщина…

— Нет, у него не было, — завопил Тони, — и ты употребляешь имя Господа всуе!

Фаусто резко повернулся к нему:

— Я? Всуе? Да ни за что на свете! Послушай, Тони, я говорю серьезно. Поедем со мной сегодня вечером в «Ла Розина». Сделай это хоть раз. Это твой долг перед самим собой, и я клянусь, что, если ты это сделаешь, я никогда больше не буду подшучивать над тобой. Клянусь! Поедешь со мной?

Брат молча смотрел на него, но Фаусто знал, что тот колеблется. Боится, но готов поддаться искушению. Фаусто подошел к столу и положил руку на плечо Тони, сжав его легонько.

— Поедем, Тони, — прошептал он, — девушки полюбят тебя, и это естественно. Ведь ты почти так же красив, как я, у тебя красивое стройное тело…

Тони сбросил руку брата с плеча.

— Оставь меня, Фаусто. Пожалуйста.

Фаусто погладил брата по густым каштановым волосам.

— Пошли, Тони, — шепнул он ему на ухо, — ты обязан это сделать. Пошли.

Тони крепко зажмурил глаза и сидел так с минуту, борясь с желанием, бушевавшим в нем. Когда он открыл глаза, в них стояли слезы.

— Хорошо. Я пойду с тобой, просто чтобы ты замолчал.

Фаусто обнял его, потом завальсировал по комнате.

— Ура-а-а! Тони потеряет сегодня девственность! Он потеряет сегодня свое сокровище!

Они переехали на велосипедах на другой берег Тибра и оказались в Трастевере — самой старой части Рима. Здесь, в районе, который когда-то был частью первого в мире еврейского гетто, основанного в 1555 году Папой Пием IV, на двух верхних этажах двух внешне весьма пристойных зданий расположился бордель «Ла Розина».

— Сейчас ты увидишь его изнутри, — сказал Фаусто, когда они поставили велосипеды. — Это не просто бордель. Розина сделала из него настоящий театр!

Тони, мрачный и взволнованный, молча шел за братом по старой лестнице. Они подошли к двери без каких-либо табличек на ней. Фаусто позвонил, вышибала внимательно оглядел его и впустил внутрь. Братья быстро прошли по коридору и, раздвинув занавес, расшитый бисером, вошли в неожиданно большой овальный двухэтажный зал со стеклянным потолком в виде купола. По залу прохаживались клиенты и проститутки. Он был освещен торшерами в виде негров в натуральную величину и заставлен таким количеством пальм, что напоминал пальмовую рощу. Прямо под куполом стояла круглая, с бахромой кушетка, на которой развалились три девицы, чью одежду составляли лишь трусики, корсеты и чулки. Одна из девиц склонилась над другой в томном полуобъятии, а третья курила и болтала с седоусым мужчиной лет семидесяти. Где-то в стороне невидимый пианист неумело бренчал регтайм.