— А как мой брат воспринял ваш отказ провести вторую зиму в Санкт-Петербурге? — обратился к княгине кардинал, сидевший справа от нее.
— Джанкарло сам предложил мне уехать, — ответила Сильвия. — Я так болела прошлой зимой… Вы не можете себе представить, как ужасны зимы в Санкт-Петербурге! Солнце встает не раньше десяти, холодно, снег… Настоящее мучение. Бедный Джанкарло! Согласившись на этот злополучный пост, он стал настоящим мучеником, но король обещал ему в будущем назначение в Париж. Нечего и говорить, что в Париже нам будет гораздо лучше.
— Но царь устраивает великолепные увеселения, не правда ли? — спросил граф Склафани, который сидел справа от княгини, бросая разочарованные взгляды на черепаший суп. Княгиня предпочитала французскую кухню, и мэр Палермо затосковал по своим любимым макаронам.
— Иначе и быть не может, ведь царь — первый в мире богач, хозяин Зимнего дворца — одного из красивейших на свете. Но жизнь в Санкт-Петербурге полна такого напряжения…
— Из-за нигилистов? — вступила в разговор Элис, сидевшая рядом с графом Склафани.
— Да, царь проводит свои дни в постоянном страхе, и его страх передается другим. Все в Санкт-Петербурге живут в ожидании чего-то ужасного, но никто не знает, чего именно.
— Я слышала, — сказала графиня Склафани, украсившая прическу черным пером, которое странно гармонировало с ее небольшими усиками, — что у царя есть любовница. — Лицо графини выражало неодобрение, хотя глаза светились любопытством.
— Любовница? — рассмеялась Сильвия. — Да она практически его жена! Княгиня Долгорукая — самая могущественная женщина в России.
— Это ужасно! — поджала губы графиня. — Как можно ожидать исправления нравов низших классов, когда монархи ведут себя столь неподобающим образом?
— Вероятно, — сказал его преосвященство, отпивая шампанского «Дон Периньон», которое так любила княгиня, — ждать исправления нравов низших классов вообще не следует.
Это циничное замечание задело Элис за живое.
— В Америке, — возразила она, — трудящиеся обладают достаточно высокой нравственностью.
— Неужели все они достойны такой оценки?
— Возможно, не все, но подавляющее большинство рабочих — благопристойные, богобоязненные и трудолюбивые люди.
— Дорогая миссис Декстер, — произнес его преосвященство, дотрагиваясь до своих тонких губ вышитой льняной салфеткой, — сейчас Америка на первом месте по производительности, но я уверен: придет время — и она станет первой жертвой нравственного упадка.
Франко Спада посчитал, что видел достаточно. Спустившись с террасы, юноша пошел по залитому лунным светом парку. Он принял решение.
Завтра он выполнит свой план.
Падре Нардо, или дон Джанмария, как его звали односельчане, служил приходским священником в Сан-Себастьяно. Маленькая церковь с оштукатуренными и побеленными стенами была построена в семнадцатом веке на оставшемся после землетрясения фундаменте здания, сооруженного еще норманнами. Возводить в Сан-Себастьяно более просторную церковь не было нужды по двум причинам: во-первых, селение было небольшое, а во-вторых, совсем рядом, в Монреале, находился великолепный собор двенадцатого столетия, знаменитый своими мозаиками, византийскими интерьерами и норманнской архитектурой. Монреальский епископ обладал ничуть не меньшим влиянием и могуществом, чем епископ Палермо, и, хотя Монреале был совсем небольшим городком, на Сицилии говорили: «Cu na Palermu e'un viri Muriali, si vinni sceccu sinni torna argnali», что можно приблизительно перевести как «осел тот, кто поедет в Палермо и не увидит Монреале». Но как бы ни был мал Монреале, в сравнении с Сан-Себастьяно он казался Голиафом рядом с Давидом.
Тем не менее каждое селение, каждый городок должен иметь свой храм. И дон Джанмария уже пятнадцать лет служил приходским священником в крошечной церкви Сан-Себастьяно, аккуратно регистрируя сведения о рождениях, конфирмациях, браках и смертях его обитателей, что и составляло местную историческую хронику.
У односельчан дон Джанмария пользовался уважением, несмотря на свое всем известное пристрастие к вину. Частенько он бывал в таком состоянии, что едва мог довести до конца мессу. Особенно ему нравилась не крепкая красно-коричневая марсала, чересчур сладкая, на его вкус, а сухое зеленовато-желтое алькамо, которое делали из винограда, произрастающего на холмах за Трапани. Любовь падре к горячительным виноградным напиткам ясно показывали его громадное брюхо и двойной подбородок.
Читать дальше