Фред Стюарт - Век

— Ну, — сказала она с улыбкой, — тебе это понравилось?

— Пожалуй, даже больше, чем макароны.

Она рассмеялась:

— Будь я проклята, дорогуша, у тебя прирожденный талант к этому делу, ты настоящий буйвол. Если хочешь остаться на ночь, следующий раз — бесплатно.

Он провел у нее всю ночь и утро. А затем нанес запоздалый визит Риччоне.

В трех кварталах от комнатки Дорин, на Хестер-стрит, на четвертом этаже убогого многоквартирного дома, пятилетний русский еврей Мойше Давидофф ворочался в постели между старшими братьями. На другом конце комнатушки площадью шесть на восемь футов, в кровати, отгороженной висевшим на бельевой веревке одеялом, занимались любовью родители Мойше, Арвид и Наталья Давидофф, и тихий скрип пружин под ними был единственным звуком, нарушавшим тишину морозной ночи. В их доме, построенном десять лет назад, не было ни горячей воды, ни отопления. Такие дома прозвали «дурацкими», так как по проекту в них на каждом этаже находилось по четыре квартиры, но при этом на весь дом предусматривалась только одна вентиляционная шахта, да и та диаметром всего двадцать восемь дюймов, служившая также для освещения. Невероятно, но этому проекту присудили даже какую-то премию. Домовладелец, немецкий еврей, брал с семейства Давидофф за две комнаты двенадцать долларов в месяц, получая таким образом семьдесят процентов прибыли. На весь четырехэтажный дом, населенный иммигрантами, которые, как и семья Давидофф, бежали из России, спасаясь от погромов, приходилась одна грязная, загаженная уборная на крошечном заднем дворе. Мойше говорил на идиш и по-русски. Он пытался учить английский, но, как и сицилийцы, его недавно приехавшая в Америку семья, не успев акклиматизироваться в новом, суровом мире, общалась в основном со своими земляками. Арвид Давидофф умудрился найти работу разносчика в «Эйпекс сьют компани» на Западной Тридцать пятой улице, за которую платили восемь долларов в неделю. Наталья получала три доллара, работая швеей в той же компании с семи тридцати утра до девяти вечера шесть раз в неделю. Сегодняшняя, субботняя, ночь была единственной, когда и у нее, и у Арвида хватало сил заниматься любовью.

Их многоквартирный дом был настоящим рассадником заразы. Отбросы и нечистоты стекали вниз по замызганной лестнице, дети мочились на стены. Дом кишел крысами, тараканами и клопами. Единственная на все четыре этажа дренажная труба имела множество дыр, из которых в дом проникал зловонный газ. Зимой дом промерзал, как иглу [18] Жилище эскимосов. , летом раскалялся, словно печь.

Мойше ворочался между братьями, пытаясь поскорее заснуть. Когда у него наконец это получилось, то во сне он увидел почти то же, что и всегда.

Мойше снилось, что он разбогател.

— Он вел себя возмутительно, я запрещаю тебе его защищать! — гремел на следующий день Огастес у камина в библиотеке, свирепо глядя на жену. Элис в пеньюаре, укутанная в одеяло, сидела в одном из парных кресел с подголовником, ее лицо было бледно не только от «чахотки» (как Элис называла туберкулез, уже три года подтачивающий ее здоровье), но и от переживаний, вызванных «битвой в бальном зале», как уже окрестили драку Виктора и Билла слуги и половина нью-йоркского общества. Элис нервничала, зная, что Огастес неминуемо взорвется от негодования. Ко еще больше ее волновало исчезновение Виктора, который той ночью ушел из дома и с тех пор не давал о себе знать.

— Разумеется, я не защищаю бесчинства, — сказала она, — но Билл Уортон — известный задира, он, безусловно, понес заслуженное наказание.

— Вот видишь, ты все-таки защищаешь Виктора! Он разбил ценную чашу для пунша, несколько дюжин стаканчиков… Вел себя, как животное! Я всегда подозревал, что он скотина, и, ей-богу, вчера вечером он это доказал!

— Ах, прекрати! — воскликнула Элис. — Я так устала слушать, как ты его унижаешь! Ты всегда издевался над ним, заставляя мальчика чувствовать себя лишним… Приходило ли тебе в голову, почему он поступил так вчера вечером? Может быть, он просто выместил свою обиду на тебе, на всех нас?

— За что, скажи Бога ради! За то, что мы на серебряном блюде преподнесли ему весь мир?

— За нелюбовь к нему!

— Мы делали то, что намного важнее любви: кормили, одевали его, послали в школу, наконец…

— В школу? В эту плохонькую вечернюю школу на Двадцать третьей улице? Не смеши! Это ведь не Гарвард.

— И все же мы дали ему образование, и платил за это я! Я дал ему работу в своем банке…