Фред Стюарт - Век

— Синьора?

Она повернулась к Витторио. Он уже отнес пустое ведро обратно в конюшню и теперь стоял в нескольких футах от Элис, как всегда, с неуверенным видом, словно побаивался иностранки.

— Итак, — с улыбкой произнесла Элис, оперевшись на ручку зонтика, сделанную из слоновой кости, — что ты думаешь об учебе своего брата?

— Я думаю, — начал было мальчик. «Он очень застенчив, — решила Элис, — но это не его вина». — Я думаю, это хорошо.

— Хорошо? Да, пожалуй. А ты сам, Витторио? Не хочешь ли и ты научиться писать и читать?

Он важно кивнул. «Господи, — подумала она, — он восхитителен!»

— Когда выучишься грамоте, — продолжала Элис, — кем ты хочешь стать?

— Американцем.

Сказанное просто, это слово вызвало в Элис сложное чувство. Как ей повезло родиться там, где она родилась, и как не повезло этому хорошенькому мальчику, появившемуся на свет на Сицилии.

Позднее она поняла, что именно тогда в ее сознании зародилась та мысль.

Вечером 17 февраля 1880 года российский император Александр II устроил прием в честь принца Болгарского. Приглашенные в ожидании обеда собрались в Малахитовом зале Зимнего дворца. Среди них был и итальянский посол князь Джанкарло дель Аква, которого выделяла из толпы не только незаурядная внешность и прекрасно сидевший фрак, но и орден Благовещенья с цепью на шею, пожалованный год назад королем Италии, после чего члены королевской семьи начали называть князя «кузен» (это считалось большой честью), а также бриллиантовая звезда Орлова, которой наградил Джанкарло царь.

Дель Аква разговаривал с одной из великих княгинь, когда гостей пригласили обедать. Толпа двинулась в парадную столовую через бесконечную анфиладу залов огромного дворца, выходившего окнами на покрытую льдом Неву.

Царь уже собирался войти, когда французский посол что-то спросил у него. Гости остановились, ожидая, пока царь и посол закончат свою краткую беседу вполголоса.

Вдруг страшный взрыв сорвал с петель двери столовой.

Гости с криками заметались в поисках укрытия, а из столовой повалил черный дым.

Когда он рассеялся, все увидели, что комната полностью разрушена. Кроме того, от взрыва погибло сорок финских гвардейцев и несколько лакеев, находившихся в помещении ниже этажом. Это плотник Халтурин [9] Степан Халтурин (1856/57—1882). , один из основателей московского союза рабочих, пронес в цокольный этаж дворца огромное количество взрывчатки, чтобы уничтожить императорскую семью, и только случайная фраза французского посланника помешала осуществлению его плана.

На следующее утро Джанкарло, решив, что пора немного отдохнуть от Санкт-Петербурга, сообщил жене и своему королю — в обратном порядке, конечно, — о намерении провести месяц на Сицилии для поправки здоровья. Его побудило к этому не только потрясение от соприкосновения со смертельной опасностью во время взрыва, но и тоска по очаровательной Сильвии, оказавшаяся сильнее, чем князь ожидал.

Кроме того, некоторые фразы в письмах жены начали вызывать у него беспокойство.

А князь дель Аква не любил, когда его что-то беспокоило.

Дон Паскуале Барраба, капо мафии Монреале, был одним из самых могущественных людей Сицилии. Монреале находился на холмах выше Палермо, поэтому дон Паскуале контролировал горные источники, имевшие большое значение для всех. Он мог бы в буквальном смысле перекрыть воду, поступавшую на фруктовые плантации ниже Монреале, если бы владельцы отказались платить ему годовую дань. Более того, дороги из внутренних районов острова в Палермо проходили через Монреале, и дон Паскуале мог бы распорядиться задержать там всю сельскохозяйственную продукцию, поступавшую в главный город острова, если бы граф Склафани, мэр Палермо, перестал отдавать ему определенную долю городских налогов. Конечно, граф Склафани и думать не смел о подобном шаге, ведь сотрудничество с мафией, чьи банды сицилийцы называли «cosche», стало неотъемлемой частью здешнего образа жизни. Плату «cosche» называли «pizzo», что на сицилийском диалекте означало «птичий клюв», а выражение «fari vagnari u pizzu» переводилось как «смочить клюв», то есть дать взятку. Взятка являлась своего рода смазкой, позволявшей механизму сицилийского общества работать без помех. Ее альтернативой было насилие — либо против личности, либо против общества. Веками сицилийцы прибегали к насилию как наиболее действенному средству восстановления справедливости. Кое-кто говорил, что это следствие завоевания Сицилии арабами, другие утверждали, что из-за потока иностранных завоевателей, много веков подряд один за другим нападавших на остров, Сицилия так и осталась без сколько-нибудь эффективной системы правопорядка. Третьи винили страшную сицилийскую нищету, которая толкала людей к бандитизму и в конечном счете к кровопролитию. Какова бы ни была причина, на Сицилии насилие не только стало нормой жизни, но и почиталось. Даже так называемые «уважаемые люди» поддерживали в окружающих почтение к себе с помощью террора и убийств.