Джулиан Барнс: Уровни жизни

Что же касается применения патента в мирных целях, друг Надара, «весьма именитый полковник Лодессе», уверил его, что (по неустановленным причинам) воздушная картография «невозможна». Расстроенный, но, как всегда, неугомонный, Надар, оставив область аэрофотосъемки братьям Тиссандье, Жаку Дюкому и собственному сыну Полю Надару, двинулся вперед.

Он пошел дальше. Во время осады Парижа прусскими войсками учрежденная Надаром «Компания военных аэростатов» обеспечивала связь с внешним миром. С площади Сен-Пьер на Монмартре Надар отправлял в полет «осадные воздушные шары», один из них назывался «Виктор Гюго», другой — «Жорж Санд», перевозившие почту, реляции правительству Франции, а также бесстрашных аэронавтов. Первый рейс стартовал 23 сентября 1870 года и благополучно завершился в Нормандии; в почтовой сумке лежало письмо Надара лондонской «Таймс», которая пять дней спустя опубликовала его целиком, причем на французском языке. Это почтовое сообщение действовало на протяжении всей блокады; впрочем, некоторые воздушные шары были сбиты прусской армией и все они без исключения зависели от прихотей ветра. Один шар закончил свой путь в норвежском фьорде.

Фотограф пользовался широкой известностью: Виктор Гюго однажды надписал конверт одним-единственным словом «Надар», и тем не менее письмо дошло до адресата. В 1862 году Оноре Домье посвятил другу карикатуру-эстамп под названием «Надар поднимает фотографию на уровень искусства». Надар изображен склонившимся над фотокамерой в корзине аэростата над Парижем, все здания которого пестрят рекламой «PHOTOGRAFIE». И если Искусство порой чуралось или боялось Фотографии, этой новоявленной дерзкой выскочки, то оно регулярно и с готовностью отдавало дань воздухоплаванию. Франческо Гварди изобразил воздушный шар, мирно парящий над Венецией; Эдуард Мане запечатлел «Гигант» (с Надаром на борту), совершающий свой последний старт от Дворца инвалидов в Париже. У живописцев, начиная с Гойи и кончая Таможенником Руссо, безмятежные дирижабли парят в безмятежном небе — этакая небесная пастораль.

Но самый поразительный образ воздухоплавания создал Одилон Редон, не согласный с такой трактовкой. Редон собственными глазами видел полет «Гиганта», а также приходил посмотреть на «Великий дирижабль-пленник» Анри Жиффара, пользовавшийся успехом у публики на Всемирных выставках 1867 и 1878 годов в Париже. Именно в 1878 году Редон и создал рисунок углем, названный «Воздушный шар с глазом». На первый взгляд это не более чем остроумный художественный каламбур: над серым пространством реют слитые воедино шар и глаз. Глаз широко раскрыт; верхний край оболочки шара окаймляют ресницы. В гондоле виднеется условное изображение приплюснутой полукруглой формы: это макушка человеческой головы. Но весь тон этого образа нов и зловещ. Он чрезвычайно далек от избитых метафор воздухоплавания: свободы, духовного подъема, прогресса человечества. Вечно открытый глаз работы Редона внушает глубокую тревогу. Глаз небес; Божья камера слежения. А бесформенная голова наводит нас на мысль, что освоение пространства не очищает первопроходцев: мы просто переносим свою греховность в новое место.

Воздухоплавание и фотография как научные достижения несли практическую пользу обществу. И все же на раннем этапе их окутывала атмосфера таинственности и чуда. Те деревенские жители, что, вытаращив глаза, бежали за волочившимся по земле якорем дирижабля, с равной вероятностью могли ожидать появления и Симона Волхва, и Божественной Сары.

А фотография, видимо, ставила под угрозу нечто большее, чем самолюбие тех, кто позировал фотографу. Не только простолюдины из захолустья боялись, что фотокамера похитит их души. По воспоминаниям Надара, Бальзак исповедовал теорию личности, согласно которой сущность человека состоит из практически бесконечного множества спектральных слоев, наложенных друг на друга. Так вот, прославленный романист считал, что при «дагерровой операции» один из этих слоев отделяется и переносится в память магического аппарата. Утрачивался ли этот слой якобы навсегда или был способен к регенерации, этого Надар припомнить не смог; он лишь издевательски отмечал, что Бальзаку, отличавшемуся тучностью, не стоило слишком опасаться потери двух-трех спектральных слоев. Но такая теория — или фобия — была свойственна не одному Бальзаку. Ее разделяли его друзья-литераторы Готье и Нерваль, составлявшие вместе с ним, по определению Надара, «каббалистическое трио».