Дмитрий Каралис - В поисках утраченных предков (сборник)

Он сделал жест рукой, приглашая нас вернуться по коридору.

— На выход, дорогие мои! С вещами, как говорится!

Он ел нас побелевшими глазами. Псих, догадался я.

— Ладно, — предвкушая победу разума над подозрительностью, сказал отец, — мы сегодня вечером заедем к вам с братом, и вы убедитесь, что мы близнецы.

— Можете не трудиться! — Семен Семенович по-ленински держал руку, указывая на дверь в конце коридора. — Я и не таких видал, да только через решеточку! Поторопитесь, уважаемый!

Катер, похоже, накрывался медным тазом. Все к тому и шло.

— А не поторопитесь, так я сейчас в отделение позвоню. Тут рядом, быстро приедут!

Упрямый старик! Зря отец назвал его капитаном.

— Извините, пожалуйста, — мягко сказал я, — они в самом деле двойняшки! Нам ваш катер очень понравился! Мы хотим его купить.

— На выход! — безжалостно сказал Семен Семенович, не меняя ленинской позы. — Двойняшки! Катер им понравился!

Отец сердито нахлобучил шляпу и мягко подтолкнул меня в сторону входной двери:

— Пошли!

Неожиданно он развернулся, и старик наткнулся на него в тесноте коридора.

— Что! — звенящим голосом сказал отец. — Пальцы по курку скучают?

— Да я таких, как ты, шлепал и фамилии не спрашивал! — гремел нам вслед старик. — Катер вы теперь только во сне увидите! Сегодня же позвоню и продам порядочным людям! Вон из квартиры! Катер им понадобился, чтоб свои дела обделывать! Аферисты! Дуся, зажги свет, чтоб ничего не сперли!

Грохнула дверь, и мы стали спускаться по лестнице. Спустя пару этажей отец сел на подоконник. Мне показалось, он раздумывает, не вернуться ли и не подкинуть деду банок.

— Ум-м… — тяжело, как от зубной боли вздохнул отец. — Настоящий маразм! — Он сдвинул шляпу на затылок, ослабил узел галстука и посмотрел сквозь мутное окно на улицу. — Дай закурить… Ведь куришь уже?

Я достал пачку «Стюардессы» и протянул ему.

— Козырные, — безразличным голосом сказал отец, вытаскивая сигарету. — Десять лет не курил…

— Может, не надо? — попросил я.

Отец обреченно махнул рукой и глазами попросил прикурить.

Прошуршала, разгораясь, спичка. Взвился огонек.

— А как же задаток? — вслух подумал отец и посмотрел на меня твердо. — Если он принимает меня за Жору, так должен деньги вернуть! А? — Он поднялся с подоконника. — Сиди здесь! Я сейчас!..

— Батя, не надо! — взмолился я. — Придем с дядей Жорой. Все разъяснится. — Я первый раз назвал отца батей.

Отец крутанулся на месте и прошелся по площадке, заложив руки за спину.

— Безумие какое-то, — бормотал отец. — Взял пятьсот рублей… А где расписка? Он шлепал! Вот гнида!

— Да он остынет… — Мне не хотелось верить, что мы потеряли катер. — И ты остынешь. Приедете с дядей Жорой… — Я с опаской вытащил сигарету и закурил.

— Мы не остынем, сынок… — Отец хмуро смотрел, как я затягиваюсь.

— Ладно, пойдем. — Я взял его под руку и повел вниз. — Хорошо, милицию не вызвал…

Мы вышли на осеннюю улицу, и я остановился, чтобы завязать ботинок.

— Ты знаешь, что твой дедушка умер в тюрьме? — неожиданно спросил отец.

— Слышал… — сказал я, выпрямляясь. Мне не нравилось, что отец затронул эту тему. В институте мы касались темы репрессий. Скользкая, как я понял, была тема…

— Ты должен знать, что он ни в чем не виноват! — чеканно сказал отец. — Это были репрессии. Культ личности! А вот такие… — Он не договорил и махнул рукой.

Я понимающе кивнул.

Через несколько дней отцу с дядей Жорой удалось получить обратно четыреста рублей. За деньгами они ходили под конвоем мамы и тети Зины.

Осень в тот год стояла замечательная — утром гремели под ногами схваченные морозом листья, а днем светило яркое солнце и пронзительно голубело небо. Когда я ездил на трамвае в институт, на розовом граните набережной Лейтенанта Шмидта сидели, не боясь прохожих, чайки, и я все время жалел, что мы не купили катер. Но к зиме перестал об этом думать.

…В самом начале июня дядя Жора вез всех нас на дачу, и на Кировском мосту, сквозь бегущие узорчатые решетки, я разглядел идущий по воде катер. Это был он! Катер шел против течения, в сторону Ладоги. Я знал, что на мосту остановка запрещена, и промолчал. Дядя Жора свернул на Петровскую набережную, к «Авроре», и парапет закрыл, спрятал от меня воду, оставив в воздухе лишь ее незримое присутствие и светлые блики в окнах домов на набережной. Мысленным взором я досмотрел схваченную с моста картину — и не увидел за катером чаек…