Леонид Могилев - Клон

Ночь эта, когда вначале знакомство наглое и навязчивое, — а мы были знакомы уже, ей пришлось признать это, — и она не хотела вначале продолжения того, что уже было и ушло, слишком это было случайно, полоса отчуждения, перегар и чебуреки, а потом полночи чтение стихов шепотом. Когда мы подъезжали к Грозному, вдруг пошел снег, и это было как знамение. Все, что предначертано, — необъяснимо.

В доме не было в тот день и ночь никого. Приехать она должна была после праздников, но явилась без предупреждения, как и снег этот неверный и густой. Имени ее я не произношу, чтобы не поминать его всуе… Не все было у нее ладно тогда. Сердечная смута и томление души, и оттого-то и совпали выступы и впадины, и провернулись шестерни на призрачных осях…

…Ночью с елки сорвался шар. Время текло настолько медленно, но вместе с тем неотвратимо, что я видел, как он падает. Я лежал на тахте с краю, не спал, хотя недавно забылся сном кратким и счастливым, а елка, которую я умудрился отыскать в городе и купить за какие-то безумные деньги и которую мы наряжали вечером, отчетливо различалась на фоне окна, блестела мишурой. В ней происходило какое-то движение, игрушки елочные жили своей ночной жизнью. Я хорошо помню их — злодеи картонные, стеклянные собаки, старый крокодил, кораблик из скорлупки грецкого ореха. Только вот непрочной оказалась нить этого шара. Он тоже был живой, как и весь этот елочный народец из чемоданчика.

Покинув тонкий обруч, что она слагала из своих рук, я встал и подобрал осколки, не зажигая огня. Потом подошел к окну. Ночь была бела, и важен каждый шорох, но она, не зная еще об этом и о пропаже своей, спала.

Я вернусь сюда весной, говорил я себе. Я непременно вернусь. И как трудно и горестно будет ждать этой весны порознь. Что мы в сущности сделали? Пришли в этот дом, нарядили елку, встретили Новый год и потом уснули в одной постели. Какой же это грех.

Я вернулся к ней, и она очнулась. А дальше и случилось-то, что должно было. Узнавание и блеск елочной мишуры остались в той, другой, половине ночи. А самое страшное — глаза ее были закрыты, и я решил, что все происходящее — досадное, хотя и не совсем неприятное приключение.

Как просто и светло было еще день назад, несмотря на портвейн и чебуреки. Белый день умещался в фортку гостиничного номера или окошко автобуса. Но жизнь фортель свой не преминула выкинуть и обратила сущее во зло, ибо что есть добро в первые часы Нового года?

А жизнь, что предстояла после, скрывала когти, клыки, гортанные крики и смрад бэтээра, который будет гореть неподалеку, совсем недалеко от дома, но пока видение это, самое реальное будущее, было посчитано мной за изгибы и вывихи сна. Если бы я мог, то закричал бы, но не сделал этого. Тогда бы она открыла глаза и я не ушел бы на вокзал, потому что таких глаз больше не будет.

От времени можно отстраниться зеркалами и какими-то хитрыми экранами, что удавалось академику Козыреву, но я мог укрыть ее от времени только собой и потому прижался крепче, а когда она уснула неотвратимо и жутко, встал, оделся и вышел.

Грозного я почти не помню, только снег кругом, а это случается в здешних краях так редко.

Страшилки о Чечне по телевизору проходили мимо моих ушей, газеты я читал от случая к случаю, пока не попалась мне рукопись Феди Великосельского. Он про край этот кошмарный собирал все что мог и уже получил договор из «Экстра-пресс». Оставалось только самому съездить еще раз, чтобы выяснить важное. И этот раз стал для Феди последним. Сердце мое к тому времени ожесточилось, как и у многих прочих. Только вот в этом тексте я нашел не что иное, как адрес того самого дома.

Показания беженцев, дезертиров, оперативников, пленных. Я прочел это трижды или четырежды, но более ничего. Только сбивчивое описание побоища. Имена свои дававшие показания скрывали, назывались только те, кого уже не было в живых. И коли адрес тот был дан, значит, иллюзий не оставалось. Само событие происходило по другому адресу, а этот упоминался прилагательно. «В субботу двадцать седьмого апреля у соседей, по адресу… была свадьба. Женили сына. (Это ее брата.) Все шло нормально. Вечер подходил к концу. Последние гости расходились по домам, аппаратуру дискотеки стали заносить во двор. Я пошла домой, чтобы переодеться, но через две-три минуты услышала скрип тормозящей машины. Выбежав на улицу, я увидела, как по трассе мимо нашего двора с большой скоростью мчатся белые „Жигули“, а за ними тащится по земле юноша, которого держат из полуоткрытой задней двери автомобиля за руки.