Леонид Могилев - Клон

Чтобы меня потом забрать без помех.

Я освободился от всего лишнего, в том числе от карты, компаса, бинокля. Только пистолет ТТ — и тот предстояло выбросить на конечной точке маршрута. Ведь, как ни крути, не было у меня разрешения на ношение оружия, тем более в чужой стране, пусть и косвенным образом дружественной.

Я поднимался наверх. Мне нужно было спешить, так как с минуты на минуту на тропе должны были показаться мои палачи. Я увидел вертолет, прикинул место посадки. И мне стало обидно. Все для меня заканчивалось. Был бы сейчас Старков рядом, он придумал бы, что делать. А Кахи ждет меня в десяти верстах, прямо у указателя. У столбика с километрами. А как будет обидно этим мужикам, когда они Старкова не найдут, а байкам о том, что он похоронен, не поверят. Но оставались еще развалины непостижимого для меня строения.

Шестиугольное это сооружение, нерушимое когда-то и строгое, должно было стать моим пристанищем, и видимо, последним. Вход в него находился с южной стороны, и я едва в него протиснулся. Каменные выступы и козырек, должно быть, для защиты от дождя. Хлад могильный внутри. Никаких бойниц и окон. Так что отстреливаться можно только через вход, предполагая, что чеченцы в этом месте не станут метать гранаты и запускать «шмеля». Да они просто войдут и задушат меня руками. Я оказался на чужой территории и прав на мусульманские святыни не имел. Никакого отношения не имел и к их могилам в принципе. У меня свои, русские, за спиной, и то, что они разбросаны по всему миру, вряд ли мне поможет.

С восточной стороны домяры этого нашлось круглое отверстие, и через него-то я и нырнул в святилище. Рука скользнула по выступу для затворного камня, но самого его на месте не было.

Я оказался в помещении ниже уровня пола. Скудный свет, проникавший сюда, позволял разглядеть добротное четырехугольное помещение, сложенное из каменных плит.

Когда глаза привыкли к полумраку, я разглядел гладкие ровные дубовые доски. Им так много лет. И я лег туда, в самую дальнюю нишу, рядом со скелетом. Это не древнее было захоронение, а бедолага какой-то полуистлевший, печальный гость Кавказа, а может быть, уроженец. Кости с легким стуком сдвинулись и распались. Остатки плоти присохшей пахнули омерзительным и великим запахом вечности. Положил пистолет на живот, вжался в дно гроба. Какая-то косточка попала все же под левую лопатку, и я хотел было передвинуться, но замер, так как услышал голоса. А говорили по-русски.

Шанс мой был в том, что тот, кто спустится сюда, не будет совершать обход, а лишь кинет взгляд. Тогда меня не заметят. Но примерно с третьего гроба я уже различался. Наверняка у них фонари или факел. Мне-то даже спички нельзя зажечь, чтобы запаха жизни не осталось. Воздух здесь чистейший и сухой. Сразу учуют. Стрелять я решил, если мое возмездие приблизится к нише. Потом выскакивать, хватать трофейный ствол и — что там еще у него — и перекатываться в противоположный угол. Пыли в этом скорбном месте не было, я придирчиво осмотрел весь путь своего следования. Следов не осталось.

Луч фонаря распорол темноту могильника, скользнул по гробам.

— Ну, там эта собака?

— Там черепа. Я не пойду.

— Так там он?

— Слазь да посмотри.

— Ахмедка! Что делать?

Голова Ахмеда свесилась вниз, фонарь заметался по углам. Потом голова исчезла.

— Пошли отсюда.

— Нет его там?

— Что он? Пальцем деланный? С мертвяком лежать? Он бы у входа отстрелялся.

Ахмед не смог священный трепет преодолеть, а может, страх, как не мог позволить хохлам этим прикоснуться к останкам. Боги его родины помогли мне, а значит, есть солидарность мертвых. Да простят они нас.

Я пролежал так еще три часа, не шелохнувшись, потом осторожно вылез из домовины, хотел было подняться, но прежде вернул кости на место, стараясь не замечать оскал черепа.

Когда я затемно выбрался из склепа, никого в непосредственной близости не было. Они прошли мимо. Облажались. Спецы. Салаги… А дорога — вот она. Идти по ней все же было безумием. По всем законам жанра они были где-то здесь. Но я пошел.

Я падал, разбивал в кровь колени, едва не навернулся с кручи и раз, и другой. Но я дошел.

На десятом километре не было никого. Тогда я присел, опираясь спиной на столбик указателя. Шелест щебенки послышался не скоро. Когда стало светать.

— Кто ты? — спросил низкий мужской голос сзади.

— Журналюга. Бросовый человек.

— Тогда пойдем. Я Кахи.