Леонид Могилев - Клон

— Молодец, — сказал Славка, осмотрев мою работу. — Будет толк, быстро учишься.

— В штат возьмешь?

— В какой?

— В специальный.

— Ты что-то спутал. Ты не прав. Ведь так?

— Что не так?

— По-твоему, я кто?

— Особист.

— Ты это на допросе расскажи, у Масхадова. Он тебя лично будет на лоскуты распускать.

— За что такая честь?

— За то. Я гордый сын этой земли. Я мусульманин, — завел он свою шарманку.

— Аллах акбар.

— Ты у меня еще и язык выучишь. Должен знать, как по-нашему дерево, земля, небо, вода.

— Мужчина и женщина.

— Вот-вот. Ставь пока чай, вари кашу. А я рыбу половлю.

— А снасть?

— А вот она. — И он достал из рюкзака леску, поплавки, баночку с крючками, мушки и блесны. — Я ее всегда с собой ношу. Как спички и соль. Ты в походах был когда?

— В детстве.

— А потом только на фуршетах?

— Старков!

— Что?

— Я образ жизни сменю.

— И делом займешься?

— Непременно.

— Ты дал бы что-нибудь почитать. Что ты там пишешь? Ты вообще-то хороший журналист?

— Я с собой альбом с вырезками не ношу…

— Ну вот. Обиделся.

Он срезал ивовую ветку, подрыл под берегом червей и через полчаса поймал трех форелей граммов по триста. Потом пошел ловить я и принес еще четыре. Волшебное ощущение при подсечке и дикая радость при достижении результата, когда красивая и безумная рыба ложилась на песок. Я пустил слезу от недоумения и боли этого мгновения.

Старков вычистил рыбу, подсолил, надел на прутики и стал печь в ямке, все соорудив и приладив. Икры примерно полтора стакана он присолил, размешал, вынул пленку. Через час она была готова.

— Ну, доставай спирт, — разрешил он.

Я на время забыл о своей беде.

— За победу, — сказал Старков и выпил сто граммов неразведенного.

— За нашу победу.

Перед сном Старков долго слушал эфир, шевелил губами, смотрел под фонариком карту. Наконец удовлетворился и лег.

Мы спали по очереди, а под утро он отмотал две вахты. Час этот, разбойный и жуткий, требовал настоящего часового.

Мы вышли в семь утра по направлению к хребту, и скоро речка осталась где-то внизу.

— Есть в Москве один чечен. Ромой его кличут. Так он очень любит рыбу ловить. Ездит специально в Тверь.

— К кому?

— К губернатору, брат. К губернатору. Предвыборную кампанию его будет финансировать.

— А в Москве что он делает?

— Живет. Ну, шире шаг. Вступаем в зону, близкую к боевым действиям. Проверить оружие, собраться, на маршруте не халтурить. Шаг вправо, шаг влево — нарушение режима следования. Вечером будешь мыть посуду. Если живым останешься.

— Местность пойдет открытая. Мы, если не как на ладони, то близко к этому, видны будем по пояс. Черепушки развалить можно легко. Приложись — и в яблочко. Но и друзьям нашим на лугах делать нечего. Они не пастбищные. Я тебя веду длинным, кривым путем. Но должны мы, брат, выйти. Все. Если «вертушка», падай на попу и сиди. Только не на брюхо. Так виднее. Ну, двинули. И гербарии свои брось собирать. Смотри мне в спину и по сторонам. При неудаче возвращайся к лесу. Потом обратным ходом на север.

— Да что ты заладил: неудача, неудача.

— Отставить. Ноги как?

— Была мозоль. Да вся кончилась.

— С божьей помощью.

Старков каждый вечер осматривал мои стопы, смазывал чем-то вонючим, из баночки, мазилкой какой-то, под пластырь подкладывал листья, ему одному ведомые. Потом все прошло. Я мог идти, и довольно резво. Здоровье возвращалось стремительно.

Пока про открытое место говорить не приходилось. Прямо от опушки начинались двухметровые лопухи, с гигантскими листьями и белыми зонтиками соцветий.

— Смотри, Андрей. Вот это борщевик — огромный и опасный.

— Укусит, что ли?

— Сок попадет на кожу, и будет ожог на этом месте. Ты на тропе качаешься, как малохольный, гербарии собираешь. Не тронь ничего. И борщевика бойся. Платок где твой? Порви там что-нибудь. Ветошек наделай и харю протирай. Пять минут тебе на это. Порвал? Ну, пошли помалу…

Привал у нас вышел только через три с половиной часа. Мы вышли к руслу ручья. От него зеленые потоки поднимались вверх, к горам.

— А почему не вверх? По моему соображению, мы тут блукать долго будем.

— Это ты справедливо заметил. Наверху, не очень далеко — секрет чеченский. А здесь вряд ли.

— Ты все это по старой памяти говоришь?

— А ты думаешь, я ни с кем по дороге не говорил?

— Я еще в здравом уме. И твердой памяти.

— И тут ты ошибаешься. Ты когда с караула меняешься, крепко спишь?