Леонид Могилев - Клон

— Ты в рабстве здесь, что ли?

— Я здесь под защитой семьи Бакаевых. Им за это уплачено.

— Отдыхаешь?

— С весны по осень — огороды. Зимой — ткани и скот.

— Какой еще скот?

— Обыкновенный. Овцы, коровы. Мы не нищие.

— Ты, может, ислам приняла?

— Я тебе потом все расскажу.

— А почему не сейчас?

— А сейчас нам расставаться. За тобой пришли. Через кладбище, со стороны поселка к нам шли два парня в камуфляже. Инстинктивно я посмотрел назад. Там, где погост заканчивался, обозначились еще два конвоира. Слишком много чести для меня. Да я и бежать никуда не собирался.

— Поговорили, голубки? — спросил чеченец повыше ростом.

— Да нет еще.

— Ну, пошли. Другие с тобой говорить хотят.

— Я же гость!

— Слишком много гостей в одном доме нехорошо. Надо поделиться.

Меня допрашивали в местной комендатуре местные чекисты, или как их там. А комендатура эта — дом главы администрации. Он здесь все в одном лице. Шариатская безопасность имела право знать, что это за чмо такое вторглось в пределы вверенного им населенного пункта. И потекли байки про Новый год, про СИЗО в Моздоке, про КРО и Дагестан. Начальник этот не удивился ничему, все записал в протокол, а потом отвел меня в темную комнату. Я был там один и упивался степенью своей свободы и раскрепощенности. Насколько я мог понять, в меру возможностей мои речи проверялись. Может быть, даже в Моздокскую комендатуру звонили. Через несколько часов мальчик из дома Бадруддина передал мне лепешку, кусок сыра и флягу с холодной водой.

Посмотреть на меня приходили часто, и всех пускали. Рассмотрев отмороженного русского, убедившись в полном его несоответствии с какими-то им одним известными приметами, жители уходили. Потом пришла ночь, и я уснул на войлочной подстилке, в углу. Мне не снилось снов, и было холодно.

От «опорного пункта правопорядка» до дома на улице Шарипова всего-то метров двести. Я бы и сам нашел и дошел, но мне все же был придан сопровождающий. Молодой совсем пацан, но по тому, как легко и целесообразно висел на его правом плече автомат, было понятно, что пацан этот повидал многое. На меня он не смотрел вовсе, но отслеживал каждое мимолетное стремление стоп моих по камням улицы в Брагунах.

У ворот меня принял сам бородатый хозяин и повел в дом.

Дома как такового я не видел. Дед сразу провел меня в маленькую боковую комнату, где уже стоял таз с водой и висело полотенце на спинке стула. Стул старый, с тонкой спинкой, красивый и весь в царапинах. Я умылся с дороги, и промелькнувшая девка в юбке и шароварах унесла таз. Мы присели за низкий столик на ковер. Я смутно понимал, что так не должно быть, что так не делает глава дома, что это против правил, но плавно плыл по воле волн, принесших меня сюда.

Дед — в брюках запростецких, крепких и старых, в пиджаке двубортном, от костюма. Под ним — черная рубашка без ворота. На ногах — толстые шерстяные носки. Волосы густые, черные с сединой. На вид лет шестьдесят пять.

— Как тебя звать, парень?

— Андрей.

— Сейчас покушаем.

— Хорошо.

— Конечно, хорошо. Кушать всегда хорошо.

Девка принесла кувшин, чашки. Потом кувшин поменьше и стеклянные стопки. Потом появилось блюдо вареной рыбы, миски с кашей, лапша в большой пиале и домашняя колбаса в толстой кишке. Соус чесночный.

— А говорят, что чеченцы не пьют вовсе. Только курят.

— А ты куришь?

— Нет.

— Совсем не куришь?

— Совсем.

— Я имею в виду и простой табак.

— Не курю я, дед.

— Вай. Какой хороший парень. Давай выпьем.

— Что это?

— Чача. Сам наливай, сколько хочешь.

И тогда я нарушил правила этикета. Налил себе не в рюмку, а в чашку примерно до половины.

— Валла… Не опьянеешь? Ты подумай.

— Перед смертью всего хочется много.

— Какая смерть?

— Та, что на миру. Вы же меня не выпустите отсюда?

— Кто тебе сказал?

— Сон видел.

— Ты хороший парень. Вижу, хороший.

— Трудно сказать.

— Я вот рюмку выпью. Мохса бери — квас. Грушевый.

— Попробую.

— Худар бери, — показал он на кашу, — чепалгаш.

Чепалгашем оказались тонкие лепешки. Я разломил одну. Внутри картофель. Вкусно. Чача — прелесть. А Стела, вынутая на время из головы моей, подобно файлу, сброшенному на дискету, и вовсе оказалась на периферии переживаний. Мужики-то свиньи, по большому счету. Через полстраны, фронты и побоища добрался к своей ненаглядной, маханул самогона и разомлел. Но то, что про Стелу следовало говорить осторожно, я помнил.