Э. Бушан - Вторая жена

Я остановилась около куста сирени — прекрасное место отдыха в саду (Роуз поняла бы, что я имею ввиду). Я смотрела на него. Уже разворачивались ядовитого цвета листья. От их зелени болели глаза: звуки и запахи новой жизни были невыносимы.

«Молодые и красивые, — сказал один из друзей Роуз, утешая ее (Поппи рассказала это мне), — могут быть довольно злыми. Он ушел к ней не на долго».

— Натан, — тихо сказала я этому сияющему утру. — Чего бы ты хотел? Ты хотел бы лежать на тихом деревенском кладбище под тисом? Или ты хочешь остаться здесь, где ты жил, боролся, зачал своих детей?

Мои глаза наполнились слезами. Мне обязательно надо будет скосить лужайку, но я не знаю, как за это вязться. Тем не менее, покос газона не может быть очень сложным делом.

Роуз позвонила, когда я планировала порядок службы. Она спросила, как я себя чувствую, удается ли мне поспать, а затем приступила прямо к делу.

— Минти, я хотела бы сказать речь на похоронах.

— Разве не жена должна говорить?

— Я не жена, я помню… Будем считать, что я друг жены.

— Я думала, что люди не придают большого значения речам. Ты изменила мое мнение.

— Это мой последний подарок ему. Этого хотели бы дети.

— Ваши дети.

— Дети Натана, — ее голос звучал издалека.

— Где ты?

— В Румынии. Поездка была запланирована за несколько месяцев. Я не могла ее отменить, но сократила до минимума. Ты согласна? Только пять минут, дольше я не продержусь. Я себе сейчас не доверяю.

— Доверие, — мой голос звучал слабым эхом.

— Никто другой не сможет рассказать, каким был Натан на самом деле.

Каким на самом деле был Натан, у которого в столе лежали разноцветные папки? Который говорил: «Мы должны быть осторожны с деньгами»? Человек, который мечтал надеть старые изношенные джинсы и резиновые сапоги и пройтись по тропе в скалах над Прияком?

Или человеком, который, приподнявшись на локте, безуспешно искал слов, чтобы объяснить, как он счастлив.

— Роуз, я приняла решение. Натан будет похоронен в Алтрингхэме. Я думаю, пусть лучше он будет там, где его знают. Где он будет не один.

— О, Минти, — голос Роуз был почти не слышен. — Спасибо.

Уже через полчаса Поппи говорила со мной по телефону. Ни она ни я не были враждебны или холодны.

— О гимнах, Минти. Папиным любимым был «Бессмертный, Невидимый». Мы должны начать с него. Он очень любил гимны.

— Разве?

— Ты, пожалуй, не могла этого знать. Вы обошлись без гимнов на своей свадьбе. И еще: «Любовь Божественная, все любови превосходящая» — для окончания службы.

Я нащупала в тусклой памяти воспоминания о свадьбах, где я присутствовала с Натаном, когда исполнялись эти гимны.

— Я не думаю, что он любил хоть один из них. Он считал их скучными.

Но Поппи назначила себя хранительницей памяти отца, и в этом вопросе ей не должно было быть отказано. Ее голос дрожал от гнева:

— Я думаю, именно нам лучше знать, что именно папе нравилось или не нравилось.

Во время первого стиха «Бессмертный, Невидимый» Сэм склонил голову и заплакал. Джилли незаметно просунула руку под локоть и прижалась к нему. Он отодвинулся от нее и высморкался. Джилли отпустила руку и смотрела прямо перед собой. Сидя по обе стороны от меня, Феликс и Лукас беспокойно оглядывались через проход, видя горе старшего брата.

В сотый раз я спрашивала себя, надо ли было брать их на службу. Они бесследно исчезли, когда нам надо было выезжать с Лейки-стрит, и после напряженных поисков Ева обнаружила их в шкафу Натана. Я подкупила их пакетом запретных ирисок. Феликс, садясь в машину, спросил: «Если мы зароем папу, он потом прорастет?».

На скамье позади нас Гизелла в элегантном черном костюме тянула приятным альтом: «… только Бог мудр». Роджер рядом с ней безбожно фальшивил басом. Гизелла так уверенно помнила слова, словно постоянно держала их в памяти. «Обращайся ко мне с любыми вопросами, — сказала она. — Я профессиональная вдова. Я знаю, что надо делать».

Руками, затянутыми в перчатки, я держала руки Феликса и Лукаса, и мы пели гимны, выбранные Роуз, Сэмом и Поппи. Я редко носила перчатки, к тому же было тепло, но они казались мне необходимым атрибутом похорон, и я хотела должным образом провести обряд посвящения во вдовы.

«Мертвые всегда с нами», очередной трюизм. Словно отчаливала ладья с призраками, стоявшими на носу и на корме. Я чувствовала, как душа Натана парит над нами, ожидая своего освобождения.

Церковь в Алтрингхэме была очень красивая и древняя, как поклялась Поппи. Все скамьи были заняты, что, учитывая тот факт, что Алтрингхэм был более, чем в часе езды от Лондона, явно показывало степень уважения к Натану. Неф был наполнен ароматом роз и лилий, которые в огромных чашах стояли в оконных нишах. Еще больше цветов было на алтаре и рядом с гробом, который был сделан из бамбука. Натана отправляли в могилу с безупречными зелеными верительными грамотами. На крышке гроба стояли две цветочные композиции. Первая была букетом из розовых и белых камелий, на ленте которого было написано: «Натану и папе, с любовью». Вторая из белых роз, перевитых ветками лавра и папоротника: «От Роуз, Сэма и Поппи, со всей нашей любовью». Запах был таким плотным, что казался почти материальным. Я прижала пальцы в перчатках ко рту. На веки вечные этот цвет и сладких запах будет для меня связан со смертью.