Галина Шергова: Синий гусь

— Ни за что, — последовал взмах обеих рук из «Спартака». — Расскажите.

— А как вы добираться-то будете? — мне не хотелось его задерживать.

— Да машина у меня там, — он боднул большой головой в сторону окна.

— Своя?

— Казенная. Положено. Я, правда, сам за рулем.

Конечно, как я забыл наше путешествие по пестростенным деревенькам?

Все у него было — и австрийская куртка, и костюм бесшовный, и машина казенная. Не хуже Коляни обжился Степанов. А проповеди разные, так тоже — один хрен.

— Расскажите, — не унялась Ирина, — почему вы перестали делать трехсвечные шандалы? Невозможно достать, моя подруга всю область перекопала…

Видно, в благодарность за то, что своим вторжением Ирина разрушила тягостность нашей беседы, Степанов стал подробно развивать перед ней идеи сложных противоречий между необходимостью увеличения производства предметов массового спроса и сохранения выпуска уникальных изделий.

Бедная моя пенсионная Джульетта вынуждена была принять на свои обглоданные многолетним тренингом плечи все проблемы фарфорового производства. Уникальные изделия требуют обжига на древесном топливе, а дров не достанешь, хотя в окрестных леспромхозах ветви и верхушки жгут. А достанешь — вывезти не на чем. А привезут — разгружать некому, сами мастера на себе волокут. А разгрузят — некогда сушить. А художники? Разве такой зарплаты их творчество стоит? А…

Бедный, бедный мой гадкий утенок, распушившийся и увядший на бумазеевых берегах своего Лебединого озера! Каково-то ей было слушать про нескоординированность планов, про неувязки с сырьем, которое нужно возить через всю страну, вместо того, чтобы освоить пласты глины в своем районе, где их запасов еще на двести лет хватит! Но недаром, оттанцевав свое, Ирина освоила царственные замашки балетного миманса, плавные выходы сказочных королев. С королевской терпимостью она спросила, цитируя дикторский текст из какого-то документального фильма:

— Значит, наряду с крупными достижениями и полной перестройкой производства у вас еще есть проблемы?

— Проблем навалом, — закивал Степанов.

— А что же предпочтительнее освещать, — ядовито не удержался я, — крупные достижения или нерешенные проблемы?

Степанов засмеялся беззлобно:

— Богу — богово, косарю — косарево… А Велюгина обидел я. Нехорошо. Он, может, от души старался. Вы уж скажите ему, Артем Николаевич.

— Скажу, если увижу, — неуверенно пообещал я.

И снова зависла мучительная пауза. Видимо, чтобы размыть липкую тишину, Степанов завернул разговор назад:

— Есть люди, есть. И сроду были. Коляня, к примеру. Вы Коляню нашего, Скворцова, помните? Горячий парень был, чистый. Когда его на учебу взяли, он тогда в Москву уехал и библиотекаршу нашу Гражину забрал.

Степанов опять замолк, потом осененно:

— Так вы ж с ихней дочкой приезжали в Вялки! Вы с ними поддерживаете? Как Коляня-то, голубь наш? Встречали его?

— Нет, не встречал, — сказал я. По-моему, я не врал.

Он уехал.

— Так Роличий пуловер класть? — спросила Ирина.

— Не надо Роличьего пуловера, — сказал я, — я не еду, что-то познабливает, еще свалишься там в гриппе, а у них топливный кризис.