Галина Шергова - Синий гусь

— Наш друг, — сказала Зюка, — пошли на кухню, дам вилки.

Однако гостья прямо на кухню не проследовала, а воткнула в щель двери столовой свою мордочку дрессированного лисенка.

— Здравствуйте, ой, у вас обед! Не буду мешать, — в подтверждение этого своего намерения лисенок сделал попытку проникнуть в комнату, но, видимо, был утащен Зюкой на кухню.

— Ну типажи! — крякнул Коляня. — Ты думаешь, ей одни вилки нужны? Интересно, кто это у нас. Тоже, знаешь, проблема: жены специалистов. Не работают, и прямо заводятся бабы от безделья. Вот и перемывают, у кого что, у кого как. Тоска. Понял-нет? — Коляня швырнул в рот маслину и, удовлетворенно обсосав косточку, бережно сплюнул ее в ладонь. — А ведь все условия для культурного роста. Возьми мою Гражину: язык выучила, научную работу готовит. Нет, в этом отношении она молодец. («А в прочих? Как она в прочих отношениях? А, Коляня? Т-в-о-я Гражина? А?») Вот эти бабы и сидят по пять лет на боксах с посудой.

Я плотнее прижался к спинке стула, я пытался вслушаться в немое движение рыб за моим затылком, я молился, чтобы вернулась Зюка, я не мог быть с Коляней один на один: внутри меня разладился многокнопочный пульт, который обычно настраивал меня на волну собеседника. Все кнопки отказали. Но Коляня в этом и не нуждался, он сам был завершен и монолитен.

Вернулась Зюка, но Коляня не разрушил монолога:

— У меня — другое. У меня девиз: «Жить как люди, даже вдали от Родины». И хозяйка моя со мной солидарна. Верно, хозяйка? — поворот головы к Зюке. Она не ответила.

— А как иначе? — не заметил этого Коляня. — Человек должен оставаться человеком в любой обстановке. И если обстановка к тому же дает возможность? Что же из-за жмотства какого-то лишать себя необходимого! Я лично презираю эту мелочность, каждую драхму на кофточки-ботинки переводить. Не жаться. Путешествовать. Развлекаться. Жить в культурном антураже. — «Боже мой, и антураж знает!» — Когда советский специалист живет хуже, чем какой-нибудь швед заштатный, — это унизительно. Понял-нет? Хотя вообще-то у тех же шведов оплата труда здесь совершенно другая, им, гадам, знаешь сколько платят? — и, вытащив из нагрудного кармана рубашки блокнот в крокодиловой обложке, Коляня начал на цифрах объяснять мне сравнительный бюджет шведского и советского специалиста. — Хотя я с нашей финансовой линией согласен: государство должно держать режим в расходовании валюты. — И, точно отказывая какому-то неведомому просителю в непозволительном расточительстве, хлопнул крокодиловыми крыльями записной книжки. И тут же: — У греков знаешь как?

— У греков величественно, антично и вдохновенно, — я нагло оборвал Колянину речь, я должен был увести Зюку в категории иных общений. — У греков на ресторанном меню начертано «Каталог», а транспорт именуется «метафорой». О, как прекрасно перемещаться по миру посредством метафор! А? Ты седлаешь сказуемое и нахлестываешь его глаголом! А?

Я был поощрен прямым зеленым взглядом, в глубине которого прочел: «Это наш с тобой язык». И я воодушевился:

— Меня встречает гостиничный портье по имени Агамемнон, а мою комнату убирает горничная, которую зовут Электра. И я должен быть начеку: меня ждет ее еврипидовская месть, если я подумаю посягнуть на достоинство Агамемнона!

— Ну что ж, ты тоже античен, — сказала Зюка, — ты Палада.

— Я через одно «л». Для величия и вечности мне не хватает одного «л».

Коляня вдруг вставил:

— Армяне тоже любят всякие имена придумывать.

Да, конечно. Коляня очень кстати напомнил об армянских именах. Несколько лет назад я снимал в Армении. Действительно, Офелии, Гамлеты, Лаэрты и Нельсоны буквально кишмя кишели в проходных заводов и за магазинными прилавками. В далеком горном селении я искал бригадира Бабаяна. Чтоб позвать его, все село заголосило: «Шеко! Шеко!» Мой переводчик объяснил: «Шеко — это не имя. Кличка. «Шек» по-армянски «рыжий». Значит, «Рыжик». Пришел Шеко. Весь с ног до головы заросший чернейшими волосами. Я изумился. А председатель колхоза мирно махнул рукой: «Шеко — это сокращенно. Шекспир его зовут».

Я рассказал Зюке и Коляне про Шеко. Они вежливо посмеялись, но видно было, как Коляня недоволен тем, что я взялся «держать площадку».

Как бессловесный колониальный слуга, Зюка меняла на столе блюда.

Подала голубцы.

— Ты не думай, — откомментировал Коляня, — это чисто греческое, классика. Имеешь греческий национальный обед.

Спасительная память подсунула мне давнее, отцовское.