Эжен Мельц - Долина юности

Все участники группы занимают места, обозначенные белым скотчем. В артистической мы договорились, что я появлюсь после вступления духовых. Последние ноты почти прозвучали, а я с ужасом понимаю, что плохо рассчитал расстояние: у меня нет никаких шансов очутиться в нужном месте вовремя. Я выскакиваю как ошпаренный из-за кулис, перепрыгиваю через Его Святейшество, по-прежнему сидящего на своем «оскверненном седалище», и занимаю позицию в ту самую секунду, когда раздаются первые удары барабанов. Изумленные голоса зрителей доносятся до моих ушей. (Поскольку у меня близорукость, то я ничего не могу угадать по выражению лиц, что, надо сказать, меня вполне устраивает.)

Я нанизываю па африканского танца на мотив куплетов. Мои штаны ласково колышутся на бедрах в такт. Во время припева, стоя лицом к публике, широко расставив ноги, я извиваю руки. Это напоминает две ленты, перекрученные до бесконечности. Конец припева: я встаю в профиль и поднимаю правую ногу, чтобы продемонстрировать носок на подтяжках. Взрыв хохота в зале. Каждый мой мускул, каждый мой сустав радуется. Страхи, скрытый стыд, старые комплексы: все забыто. Во мне струится сплошной свет. Когда я танцую, я словно заново рождаюсь на свет. Я родился сегодня утром, радостный и свободный.

В середине песни мы с Кристианом сочинили пародию на балет в шестнадцать тактов. Каждый раз мы хохочем до упаду, изображая boys bands. Я возвращаюсь на свое место в ожидании соло саксофониста. Пока он играет, я приближаюсь к публике и имитирую пару вульгарных жестов. Медленно засовываю руку в штаны. Сесиль сшила мне специальный внутренний карман на уровне молнии. Зрители думают, что вытворяет в данный момент моя правая рука. Конец соло совпадает с паузой, в течение которой я бросаю в воздух пригоршню розовых конфетти, спрятанных в кармане. Всеобщий взрыв хохота. Двести пар ладоней начинают хлопать в ритме. Наша взяла! К концу песни моя майка промокла и со лба стекает пот. Я улыбаюсь всей планете. Лоран Рукье берет микрофон, поясняя «для немногих слушателей, у которых радиоприемник еще не передает изображений, что „Сахарин“ приехал с танцором».

— Зачем нужен танцор на радио? — спрашивает меня Рукье.

— Ну… — говорю я, часто дыша, — поскольку слоган «Франс Интер» гласит: «Слушайте! Здесь не на что смотреть», то мы решили поймать вас на слове.

— Хорошо! Отлично. Спасибо, что навестили нас. Вы молодец, несмотря на воскресенье. Поаплодируем еще раз ребятам. «Сахарин»!

Мы уходим, поздравляя друг друга. Как всегда, я не снимаю свой сценический костюм как можно дольше. Я думаю о следующем диске, который мы запишем в следующем году, и о будущих концертах. Я попрошу Сесиль помочь мне сконструировать костюм, состоящий из цветных резинок, как у Филиппа Декуфле на церемонии открытия Олимпийских Игр в Альбервилле в 1992 году. Нужно будет придумать танец с белой маской. У меня куча идей в голове. И, кто знает, может быть, в этот раз мы найдем денег, чтобы снять видеоклип?

Из артистической мы слышим восторженные «ура» публики. Передача только что закончилась. Ведущие исчезают за потайной дверью, оставив нас за столом, засыпанным крошками круассанов и залитым апельсиновым соком. Нам нужно собирать вещи. Кристиан предлагает пойти в ресторан: «На десерт для Эжена закажем супницу шоколадного крема», намекая на последнюю радиопередачу с «Сахарином», в которой я поклялся съесть «супницу шоколадного крема» в шикарном ресторане Монпарнаса.

На улице, пока мы спускаемся на набережную Сены, чтобы поймать такси, кто-то окликает нас. Мы оборачиваемся: это Его Святейшество Гайо. Мы ему понравились своим задором и юмором. Он, кажется, в восторге от нашей встречи и смотрит на нас, словно мы его лучшие прихожане. У этого человека такая доброта во взгляде, что любой бродяга вообразил бы себя сидящим перед ним на троне. Его Святейшество Гайо желает нам тысячу приятных вещей в жизни. Мы — в двух шагах от благословения!

— А вы? — спрашивает он, поворачиваясь ко мне. — Где вы находите энергию, чтобы так танцевать?

— Это не я, это костюм, — отвечаю я. — Одежда делает монаха, Ваше Святейшество.

Охристые стены залиты солнечным светом, проникающим в дом сквозь большие окна Турецкой виллы, построенной Ле Корбюзье в 1917 году. Прямые углы гармонично перекликаются с изогнутыми линиями, кожаная мебель структурирует пространство пола, как принято выражаться в журналах, посвященных архитектуре. Несколько человек тусуются у стойки бара. Там наверняка стоит начальник отдела по делам культуры города Ла Шо-де-Фон, которого мне должны представить, а также члены жюри конкурса, в котором я участвовал. Оставив свое пальто в гардеробе, я глубоко вдыхаю и, приклеив к губам улыбку, устремляюсь к незнакомцам. Мы пожимаем друг другу руки. Эти господа, кажется, безумно рады встрече со мной. А я — в совершенном шоке от происходящего.