Норберт Ниман - Школа насилия

Теперь вторник, нет, уже среда, полпервого. Только что кто-то разбил мое окно. Камнем. В диаметре сантиметров десять. С балкона я заметил убегающую фигуру. Идентифицировать не сумел. К камню резинкой прикручена записка. В записке черным по белому: грязная свинья.

Как она закапывается. Пальцы так крепко вцепились в угол нахлобученной на лоб подушки, что аж костяшки побелели. Согнутая рука служит укрытием, так что лица почти не видно, разве что краешек правой брови и глазной впадины. Под ней щека закругляется больше, чем обычно, приоткрытые губы кажутся полнее. Половина лица вдавлена в матрац, поэтому эти маленькие продолговатые припухлости приподняты и одновременно стиснуты, они так гордо стоят рядом. Я готов рассмеяться, глядя на них, в первый момент мне кажется, что она вот-вот презрительно, даже дерзко приподнимет уголки губ. Но я чувствую легкую дрожь, пробегающую от верхней губы через щеку и вызываемую нехваткой воздуха. Она дышит медленно, равномерно, слегка присвистывая, нос-то уткнут в простыню. Наконец-то ее сон стал спокойней. Локоть руки, сжимающей подушку, торчит над краем кровати. Его острие почти касается моего колена. Почти. Я сижу у изголовья, вернее, в ногах кровати, потому что она так улеглась. Я притащил сюда стул и тумбочку, на которой теперь стоит ноутбук. Пока она беспокойно вертелась на кровати, я все равно не мог писать.

Я все равно не могу уснуть. Не хочу, не могу, невозможно. Как бы то ни было, комната достаточно просторна, с удачно подобранной темной мебелью и ковром, крошечные точки создают бело-синий узор. Ковер отнюдь не безвкусный и уж совсем не дешевый, что в данных обстоятельствах, разумеется, не играет никакой роли. Классический номер в отеле высокого класса, я сам первый раз ночую в таком. В окне над большой двуспальной кроватью, где на животе, только до бедер прикрытая кремовым покрывалом, лежит Надя, я вижу море городских огней. Здесь почти тихо, сквозь звуконепроницаемые стекла пробивается лишь слабое жужжание, которое сливается с жужжанием батареи и холодильника мини-бара. Время от времени можно расслышать сирену «скорой помощи». А свет неоновых реклам, рождественские украшения на фасадах, прожектора и красные сигнальные огни машин там, где кольцевая поднимается на небольшой холм, так приглушенно проникают через затемненное стекло, что картина кажется прямо-таки достойной созерцания. Мы довольно высоко, на девятнадцатом этаже. Далеко внизу, где на горизонте выступает более или менее импозантный абрис моего пригорода, днем я, наверное, разглядел бы мой дом. Дома я без проблем всегда узнаю коричневую стеклянную махину отеля. Странное чувство вызывает эта внезапная, вынужденная обратная перспектива. Во всяком случае здесь мы, кажется, вне опасности. Мы добирались окольными путями, пересаживаясь с автомобиля на метро, а потом еще на такси, и наверняка сюда никто за нами не последует. Это наше первое свидание ровно через семнадцать дней. Пусть даже затраты кажутся слишком большими, но по крайней мере сегодня ночью нас оставят в покое. Последняя ночь перед зимними каникулами, при мысли о которых мне уже сейчас становится жутко.

Странное состояние: сидеть здесь, смотреть на спящую обнаженную девушку и знать, что она беззащитна, отдана на произвол моих глаз. Чего уж тут, глаз вуайериста, которые, конечно, следуют за линиями нежных лопаток, позвоночника, вползают во впадину подмышки. Да и соответствующие фантазии не заставляют себя ждать. Что если, например, коснуться бледной выбритой впадины или погладить невидимую в ней щетинку. Кончиками пальцев, губами, языком. Кожа на ее спине такая гладкая и ровная. Правда, под ней вырисовываются таз и ребра. Но все-таки она прочная, а поры мелкие, и жировая прокладка тонкая. Рука ничего не почувствует, просто волна нежности проделает путь от склоненного, покрытого плотным белым пушком затылка до того места, где ее тело исчезает под покрывалом. Складки тонкого покрывала в приглушенном освещении, мягкая игра света и тени вызывает в памяти картины старых мастеров, и перед моим мысленным взором возникают физиономии похотливых старцев с этих полотен. Но потом мой взгляд застревает на ее вытянутой левой руке, на расслабленной и раскрытой ладони. Неправильные полукружия согнутых пальцев напоминают чашу, и меня так и тянет вложить в них свою ладонь. Или одно из яблок, которые мы обнаружили в номере рядом с телевизионной программой платных передач, — маленький знак внимания со стороны отеля. Наряду с несколькими орехами, двумя шоколадными сердечками и бутылкой минеральной воды. Нет, рука, ладонь не утолят мой голод. Ибо теперь эта молодая женщина кажется совсем иначе обнаженной, намного более обнаженной, чем прежде. Такой обнаженной, что я уже не могу спокойно видеть восхитительную ровную выпуклость, где ее ягодицы соприкасаются с простыней. И то, как простыня слегка приподнимается над ее левой, подтянутой к животу ногой, возвращает мне, с другой стороны, воспоминание о собственном Надином желании. Серьезно, при виде этого зрелища мое чрезмерное почтение сразу же снова сводится на нет столь же неописуемым Надиным телом. Страх, что его можно повредить, желание его защитить, пусть ценой своей жизни, улетучивается при мысли о том, что оно само ищет опасности. Что оно само хочет, чтобы о нем написали, чтобы его описывали.