Выданная замуж насильно

И все же, несмотря на мое бунтарство, на отказы подчиняться, так называемым правилам, у меня не было иного выхода, кроме как мириться с этим или обходить острые углы, чувствуя себя преступницей. И я была не единственная такая.

Моя лучшая подруга Сурия была настоящей красавицей, и, как ни удивительно, ей всегда удавалось выглядеть одетой как с иголочки, по ее выражению. Она изворачивалась, как могла и врала, чтобы получить возможность жить по-своему. Сурия прятала одежду, красилась на лестничной клетке и смывала макияж, перед тем как вернуться домой, устраивала хитрые

свидания со своим бойфрендом, о котором не знали ни ее братья, ни соседи, и по непонятным причинам имела дурную репутацию.

Нам исполнилось семнадцать, потом восемнадцать, двадцать, но ничего не менялось ни в ее, ни в моей жизни. Постоянно преследуемая своими братьями, будто какая-то воровка, под непрестанным надзором матери - что лишь подливало масло в огонь, - Сурия мечтала только об одном: получать удовольствие от жизни, как и подобает девушкам ее возраста. Как и я, она расплачивалась за свое беспечное поведение, но с ее лица, несмотря ни на что, никогда не сходила натянутая улыбка.

Я не была так беспечна, как Сурия. Я не пользовалась косметикой, не носила короткие юбки, и у меня не было бойфренда. Моя повседневная жизнь дома была наполнена насилием. Когда мальчик впервые пригласил меня на свидание, я инстинктивно дала ему пощечину. Насилие было естественной моей реакцией.

- Да за кого ты меня принимаешь?

Подруги смотрели на меня с непониманием.

- Что с тобой? Он же ничего плохого не сделал. Он милый, симпатичный... Почему ты его ударила?

Мне было всего четырнадцать. Приглашения мальчика заставило меня почувствовать себя униженной и опороченной. Я увидела в нем лишь ловушку, потому что слишком часто мне приходилось слышать такие слова: "Где ты была? Если я хоть раз увижу тебя там... Если хоть раз услышу пересуды о тебе... Если ты потеряешь невинность..."

Эта навязчивая идея сохранить девственность удерживала меня от любых отношений с парнями, даже от дружбы, и была непонятна во Франции двадцать первого века. Если бы я только знала...

Я рождена для того, чтобы быть счастливой и получать от жизни удовольствие. Уж в этом-то я уверена. До сих пор не могу понять, почему мне не довелось урвать и клочка счастья до тех самых пор, пока однажды акушерка в больничном коридоре не объявила: "У вас девочка! " Младшая сестренка. Кто-то такой же, как и я! Я думала, меня обманывают. В голове крутились различные мысли: "Это невозможно! Они отнимут ее у меня, они одолжили ее на время. Ни в коем случае нельзя к ней привязываться - она здесь не насовсем". Мне было шестнадцать. Я немногим могла поделиться с ней, но рассказывала о своих горестях, обо всем, от чего мне было паршиво. Ей было всего несколько недель, когда я заперлась с ней в ванной и сказала:

- Сиринн, я доверяю тебе. Тебе я могу рассказать обо всем, и ты никому не выдашь мой секрет. Я не знаю, стоит ли радоваться, что ты пришла в этот мир, но я всегда буду рядом и защищу тебя. Обещаю, когда ты станешь старше, ты не повторишь мою жизнь.

Я баюкала ее и проводила с ней так много времени, что мы стали ближе, чем кто бы то ни было. Я обожала ее, и она меня тоже. Сестра взрослела и, кажется, вовсе не протестовала против подчинения отцовскому слову. Если он говорил: "Сделай", она выполняла все без малейшего возражения. Удивительно, но она добилась того от него, чего я так и не смогла добиться, - привязанности и, как результат, взаимопонимания. Из чего я сделала вывод, что это я со своим скверным характером поступала неверно. Сиринн могла иногда сказать ему "нет" не переходя на крик, что никогда не получалось у меня, и ей был предоставлен кусочек свободы, чего я не имела. Я страдала от непрекращающейся борьбы отца и дочери, неспособных признать свою схожесть в том, сто они упорно не желают отступиться от этого поединка, основанного одновременно на любви и взаимном неприятии.

Я наблюдала за отцом, когда он возвращался вечерами домой, вымотанный своей "дерьмовой" работой на "дерьмовом" заводе, которая позволяла сводить концы с концами и обеспечивать семье нормальное существование. У него это получалось - мы не были ни бедны, ни богаты, как многие другие семьи в округе. Мне так хотелось, чтобы он рассказывал мне о своих проблемах, но ни о чем таком он никогда со мной не говорил. В общем-то, отец совсем не замечал меня, особенно после того, как я попыталась свести счеты с жизнью, - ведь это грех. Самоубийство - это не халяль, оно запрещено Кораном. Иногда он все- таки обращался ко мне, но только чтобы, пригрозить избиением или избить.