Надя Лоули - Брачный транзит Москва-Париж-Лондон

— Родной, пожалуйста, не оставляй меня…

Он понимал, что сейчас совершит предательство и что у него нет другого пути.

— Не волнуйся, там — не серьезно. Закончатся выборы, и мы с тобой поедем отдохнуть. Ты куда хочешь?

Он поцеловал жену в голову и, близкий к истерике, выскочил за дверь.

Еще неизвестно, чем закончился бы для Альки неожиданный разрыв с Патриком Дювайером, если бы не Катя, которая заменила ей в тот страшный момент жизни мать, сестру, няньку, психотерапевта на дому и домработницу. Она терпеливо выслушивала непрерывные Алькины монологи о смысле жизни и месте женщины в обществе и семье и вообще о том — ну как, как это было можно так с ней поступить?!

Катя ходила в магазин за продуктами, готовила домашние вкусности и насильно кормила таявшую прямо на глазах Альку. Она укладывала ее спать и поднимала рано утром на работу. Работу-то никто не отменял — надо было выплачивать кредит за квартиру, в которую, кстати, они благодаря Катиной настойчивости (Алька твердила, что ей теперь ничего не надо) все-таки купили отличную мебель.

Беда не приходит одна. Позвонили из Ленинграда (который за это время опять стал Петербургом) соседи и сообщили, что умерла Екатерина Великая. Внешне Алька никаких сильных чувств не проявила, но окончательно ушла в себя, замкнулась.

Почти семь месяцев она тосковала и худела. Ничем не интересовалась, никуда, кроме работы, не ходила. Даже довольно частые командировки не могли вывести ее из замороженного состояния. К весне остались от Альки одни глаза.

И когда Катя уже почти отчаялась, случилось чудо. В одно прекрасное февральское утро Алька точно проснулась. Она ворвалась в гостиную, где на диване спала Катя, отдернула тяжелые портьеры и закружилась, приговаривая:

— Катичка, посмотри, какая весна! Нет, ты только посмотри в окно — снег растаял, солнце шпарит, птицы поют! Все, собираемся и едем!

— Куда едем, Алечка? — Катя спросонья крутила головой и ничего не понимала.

— Куда едем? Куда… — Алька, казалось, соображала на ходу. — А едем мы с тобой в Мон-Сен-Мишель, я давно мечтала там побывать, да все не доводилось.

И уже через час на стареньком Катином «пежо» они выезжали из Парижа.

…Они увидали его издалека. Да его и нельзя было не заметить при всем желании. Гранитная скала и вросший в нее собор, или наоборот, — выросший из нее собор: точно окаменевший костер протягивал в небо языки пламени или высшими силами запечатленная в камне человеческая душа рвалась в небеса.

И вся эта совершенно непереносимая красота дублировалась отражением в разлившихся по весне водах Атлантики: собор со всех сторон был окружен водой.

— Знаешь, Катюша, а жизнь-то, кажется, удалась, — тихо, одними губами произнесла Алька.

В Париж они вернулись за полночь, совершенно счастливые и умиротворенные.

Из Москвы Алька приехала не в гостиницу, а прямо к Ритке: подруга чувствовала себя оскорбленной — наконец дома, а живет черт-те где, как неродная.

За время Алькиного отсутствия в городе подморозило, стало чище, но скользче. На своих каблуках Алька еле доковыляла до стоянки такси. Через сорок минут она уже была у Ритки. Та по случаю школьных каникул да и объявленных общероссийских («Представляешь, что сотворили? Теперь народ полторы недели квасит, потому что на Куршавили у него денег нет, а остаток января прочухивается».) сидела дома и основательно подготовилась к возвращению подруга: пироги стояли, натурально, под парами, салаты оставалось только заправить майонезом, грибочки — разложить по мисочкам, а водочку из холодильника — разлить по стопочкам.

Федор, вернувшийся накануне из лагеря, недолго покрутился среди, как он заявил, «чумовых теток» и, сунув под мышку подаренную «соньку», отвалил подальше от их веселья со слезами и смехом — к друзьям.

Алька оглядела раскинутую скатерть-самобранку:

— Ритусь, да ты что? Меня же муж не признает. И вообще, некогда нам с тобой дома рассиживать. Сегодня поедем на Васильевский, дышать «дымом отечества». Хоть на окна наши посмотрю. Вечером, сама знаешь, встреча с университетскими. — Алька дожевала третий кусок пирога с капустой, Риткин конек. — Просили рассказать о журналистских буднях Парижа, понимаешь ли. Завтра поедем на кладбище. Послезавтра ты обещала меня в какое-то издательство отвести. Я правильно оглашаю список? Ну вот, а после-послезавтра — чао-какао! Ах как не хочется! Скучно там! И правда, что это за жизнь: дом, машины, хозяйство, выбор нарядов для корпоративных вечеринок на мужниной работе…