Захар Прилепин - Обитель

— Имя? — спросил красноармеец Артёма.

— Иван, — дуря и наслаждаясь всем творящимся, готовно ответил Артём.

— Что за Иван, чёрт? — выругался красноармеец.

— Митя.

— Какой, на хрен, Митя?

— Алёша.

— Шакал, убью! — красноармеец шагнул к Артёму. — Ты кто? Фамилия?

— Я русский человек. Горяинов Артём.

— Сейчас прямо в камере всех перебью, — заорал красноармеец. — Где Санников? — и потянул с плеча винтовку — между прочим, с надетым штыком.

Санникова вытолкнули свои же — проштрафившиеся чекисты с чёрными лицами и выгоревшими как спирт глазами.

Сделав невольный шаг к дверям, Санников тут же присел непонятно зачем. Красноармеец схватил его за волосы и выволок. Санников орал.

Артём выждал с полминуты, потом вскочил на столик, спихнув так и стоявшую там второй день кружку Горшкова; приник к окошку. Хотелось ещё раз посмотреть — как ведут.

— Конвоир с винтовкой, — приговаривал Артём, словно помешанный. — Моисей Соломонович, вы знаете, что винтовку тут зовут — «свечка». Свечку поставили, ха. Афанасьеву бы понравилось. Любуйся, Афанас. Есть правда. Правда есть.

Перед обедом забрали последних чекистских штрафников. Артём не любовался на их выход: надоело. Каждого провожать — много чести.

Только когда дверь закрыли, уселся на нары, медленно притоптывая ногами.

Они остались вдвоём с Моисеем Соломоновичем.

С минуту сидели напротив, молча смотрели в глаза друг другу. Так ничего и не сказали.

В обед Моисей Соломонович что-то шёпотом спросил у надзирателя, тот неожиданно и даже приветливо ответил — ответ был не коротким, а с какими-то подробностями.

Баланды принесли если не на десять человек, то уж точно на шесть — при том, что Артём как расхотел толком питаться в первые дни заточения сюда, так и не собирался. Его насыщало чем-то другим.

Налил полную миску баланды, потом себе наплескал прямо в кружку — вроде как уха. Сжевал половину куска хлеба и сел ждать крысу.

Другие пробегали по полу время от времени, а пузатой подружки всё не было.

Моисей Соломонович, как выяснилось, очень боялся крыс и, завидев их, двигался по камере вприпрыжку.

Не вытерпев воцарившейся в камере тишины, он сообщил:

— Поведение ваше, в общем говоря, омерзительное и отвращающее. Но должное вашей выдержке я могу отдать. Иногда мне казалось, что вы безумны, Артём, а теперь понимаю, что нет. Но сообщить я хочу вам другое. Мы с вами давно знакомы, я не мог не поделиться… Комиссия сегодня уезжает… Уже вещи собрали. Сегодня или завтра утром. Но скорее всего, сегодня. Всех наших соседей уже расстреляли. Соседняя камера пуста — там тоже всех расстреляли. Здесь остались мы двое. Если мы переживём ближайшие часы, в крайнем случае одну ночь, — у нас… есть надежда. Видите, как всё?

— Конечно, переживём, — сказал Артём и подмигнул Моисею Соломоновичу: симпатичный он всё-таки типаж. И пел хорошо.

Моисей Соломонович улыбнулся: подслеповатые его глаза каким-то образом выказали восхищение этим неуместно здоровым молодым человеком.

— Может, вы хотя бы тогда не будете больше играть на тарелках? — попросил Моисей Соломонович.

Артём проснулся в невиданную рань, даже не подумав о том, что — пережил, выстоял, обошлось! — он и так был в этом уверен; на улице стояла темь, над дверью светила поганая лампочка, под нарами кто-то пищал и шевелился. Выглянул вниз и тут же в страхе отпрянул: там ворочался целый крысиный выводок.

— Да что ты за дура такая! — в сердцах выругался Артём на свою подругу. — Родила и предоставила полюбоваться? Хвостатая тварь!

Моисей Соломонович заворочался, слабо вскрикнул:

— Что? Что такое?

— Спите, я не с вами, — сказал Артём. — Уехала комиссия, теперь будете жить вечно.

Справившись с омерзением, он снова посмотрел под нары: ну да, его крыса, она — существенно похудевшая, и её — раз, два, три, четыре — крысёнка.

Крыса при виде Артёма встала на задние лапы.

— Понял, понял, — сказал Артём. — Признала во мне жениха. А я ещё вчера приготовился.

На верхних, пустых, нарах стояла полная тарелка баланды, с густо покрошенным в неё хлебом и накрытая другой тарелкой. Артём бережно спустил угощение вниз и поставил в некотором отдалении от крысы.

Дождавшись, пока крыса начнет есть, — тарелка начала елозить по полу, звук был неприятный, но отчего-то успокаивающий, — Артём начал задрёмывать.

По шорохам он догадался, что Моисей Соломонович надел очки и смотрит на крысу, испытывая редкую по качеству брезгливость.