Сильвия Симмонс - Даже для Зигги слишком дико

Что-то идиотски глупое мотнулось в душе Ли-Энн — она ощутила это движение в своей голове так же болезненно отчетливо, как ощущаешь внезапную резь в животе. Помириться… а разве это было бы плохо?

Подмывало просто вышвырнуть долбаный конверт. Но он имел такой осязаемо-неподъемный вес, что было физически немыслимо вынуть его из сумочки и куда-то бросить. Загадка даже то, как она сумела донести такую тяжесть из такси через аэропорт к самолету.

Только через двадцать минут полета, в безмятежном уюте первого класса и нарастив сотни миль между собой и прошлым, Ли-Энн решилась открыть конверт.

Внутри был один-единственный лист бумаги. Точнее, экономная четвертушка листа, сложенная пополам. Ли-Энн развернула записку. Всего одна строчка — меньше дюжины слов, написанных аккуратным знакомым почерком.

Ли-Энн швырнула записку на пол.

Там она и валялась, пока стюардесса не заметила ее и не подняла. Девушка протянула листок Ли-Энн, но та мотнула головой:

— Нет, это не моё. Понятия не имею, что за бумажка.

Стюардесса ушла.

В баре было пусто.

Она не заглядывала сюда больше года, но бармен поздоровался с ней сердечно, как с завсегдатаем.

— Плесни-ка мне в большой стакан из каждой бутылки на вон той полке, — сказала Ли-Энн. — А потом налей себе чего хочешь. Сегодня я гуляю!

— Что празднуем?

— Окончательный побег из дома.

Зазвонил сотовый. Она вздрогнула — не помня, когда успела его опять включить. Она перевела аппарат на беззвучный прием сообщений. С момента, когда она вышла из самолета, менеджер прислал ей уже дюжину посланий, которые постепенно становились всё отчаяннее.

«Как дела, золотце?»

«Позвони мне».

«Жду звонка, это очень важно!»

«Умоляю, Ли-Энн, отзовись — вопрос жизни и смерти!!!»

Он сообщал, что интервью для телепрограммы «С добрым утром, Америка!» назначено на завтра на восемь утра.

Уилли Бин на полном серьезе начал подготовку к мемориальному концерту. Ребята в Нэшвилле предлагают снять по этому поводу целый телефильм.

Несколько журналов воюют за эксклюзивный материал о похоронах.

«Ли-Энн, золотце, не веди себя как дура!»

Бармен подал заказанный коктейль. Ли-Энн подняла стакан.

— Предлагаю тост. За Господа Бога. За несравненного нашего Иисуса Христа и его блаженных пособников.

Она выпила всё до дна, ни разу не отрывая губ.

— За Господа Бога, — сдержанно сказал бармен и отхлебнул из своего наперстка.

— Того же зелья повторить, молодой человек!

Новую порцию она выпила так же жадно и опять до дна.

— Как насчет того, что Бог троицу любит? — хохотнула Ли-Энн. Алкоголь начинал действовать. Она показала на бутылку на самой верхней полке за спиной бармена: — Теперь добавь мне и вон того, голубенького.

— Один «Латино-русский сюрприз» с ноткой «Кюрасао», — сказал бармен. — Прошу.

Ли-Энн взяла стакан, который получился еще пестрее прежнего, и полюбовалась им на свет.

— А теперь за что или за кого пьем? — спросил бармен.

— За мою мать, — сказала Ли-Энн почти не заплетающимся языком. — Выпьем за мою мамочку. И за ее предмогильный подарок своей перворожденной.

— Что за подарок? — осведомился бармен.

— А, всего лишь письмецо. — Ли-Энн побледнела. Только щеки пылали на белом лице. — Всего лишь письмецо… И в нем последний привет. Нечто очень важное, что она не могла не сказать мне на прощание.

Бармен вопросительно поднял брови.

Ли-Энн в два глотка осушила высокий стакан до дна.

— Хочешь знать, что написала мне моя дражайшая мамочка на краю могилы? Моя дражайшая мамочка написала мне: «В АДУ НЕТ ПОЖАРНОГО ВЫХОДА. Не забудь».

Ли-Энн прижала пустой холодный стакан к щеке и добавила совершенно трезвым голосом:

— Не волнуйся, мама, не забуду.

Всё началось со старой двухэтажной развалюшки в Кентиш-Тауне в конце ряда примыкающих друг к другу домов. На первом этаже была шашлычная, торговавшая в основном навынос. Эта шашлычная сгорела, а с ней заодно и весь второй этаж вместе с сумасшедшей старушкой-гречанкой, которая с утра до вечера, независимо от наличия публики, проповедовала у входа в ближайшую православную церковь.

После пожара дом с обгорелыми стенами долго стоял пустым — власти никак не могли решить, что с ним делать: сносить или ремонтировать.

В один прекрасный день другая старушка-гречанка по пути в церковь глянула в сторону дома, где погибла ее соплеменница, да так и обмерла. Потом упала на колени и сложила руки на груди для молитвы.