Наталья Нестерова - Уравнение со всеми известными

— Но он по-прежнему любит ее?

— Нет, он меня любит. Знаешь, он плакал… Ругал себя, плакал и рассказывал мне о своей любви. Но куда ему деваться? А я? Василий без меня погибнет, а я по гроб ему обязана, хоть он и не знает этого. Саше о сыне я ничего не сказала.

— Таня, ты меня просто ошарашила, не знаю, что и думать. Ты всегда у нас была такая правильная, прямая. Нет, я не к тому, что ты в чем-то ошиблась. Все ведь счастливы.

— Все, кроме меня и Саши.

— Тебе плохо с Василием?

— Мне никак — ни плохо, ни хорошо. Варенье без сахара. Сахар нынче в страшном дефиците, так я научилась варить варенье без сахара. Вроде варенье. Есть можно. Но без сахара.

Прохладный сероватый рассвет вползал в комнату. Мягкие тени пропали, и вещи теперь строго и равнодушно показывали свои углы и поверхности. Шкатулочный уют исчез. Татьяна испытывала досаду на себя за откровенность, жалела, что доверила сестре тайну, которую не имела права раскрывать даже на смертном одре.

— Анна! — хмуро проговорила Татьяна. — Я не знаю, почему я тебе все рассказала. Вернее, знаю. Мне стало очень жаль тебя, и захотелось показать, что не ты одна страдаешь, что в жизни каждого человека бывают моменты, когда он летит с одного края пропасти и не знает, приземлится на другой или рухнет вниз. Если ты проболтаешься, и узнают Саша или Василий, я буду страдать, но переживу, и они переживут. Но все может дойти до Володи. Представляешь, как на это отреагирует подросток? Я тебя заклинаю — забудь все, о чем я говорила. Считай это моей фантазией, враньем, я все наплела специально, чтобы тебя утешить. Что угодно думай, только забудь.

Анна обняла сестру, застывшую деревянной куклой.

— Я тебе клянусь. Клянусь здоровьем Юры, что никто и никогда звука от меня не услышит. Мне так жалко тебя, сестренка. И ты мне действительно помогла. Не уходи, поспи со мной, у нас всего три часа осталось.

— Хорошо, только маленького принесу, боюсь, не услышим, если заплачет.

Они положили Кирюшу между собой и уснули, прислушиваясь к его сопению и чмоканию.

Галина Пчелкина верно предугадала развитие событий: Мымра Колобкова рассказала Анне Рудольфовне о свиданиях ее невестки и доктора Колесова, известного бабника и негодяя.

Костя провел обход в палатах, сделал записи в историях болезней и сторожил у окна в ординаторской, ждал, когда пройдет Вера. Он говорил себе, что напрасно беспокоится, ведь они договорились по телефону, что встретятся на аллее, но все равно не мог заставить себя уйти с наблюдательного пункта, заняться делами. Наконец он увидел ее. Вера вошла в геронтологическое отделение.

Костя решил подождать ее на улице. Спрятался за большими кустами сирени — здесь он укрыт от соглядатаев и видит дорожку, по которой должна пройти Вера. Недостатком выбранной позиции было отсутствие тени, а дни стояли знойные и душные. Костя жарился на солнце, курил одну сигарету за другой и репетировал свое объяснение, но от волнения, дойдя до середины монолога, забывал начало. Он был близок к обмороку — от солнечного удара, от страха перед предстоящим разговором, от отравления никотином.

Костя заставил себя выждать, не бросаться сразу навстречу, как только Вера показалась на дорожке. Он несколько раз глубоко вздохнул, потряс головой и пошел за ней следом.

— Вера, здравствуйте! — наконец окликнул он.

Она оглянулась, радостно улыбнулась, протянула руку. От ее улыбки Костя сразу успокоился — она ему рада, она тоже по нему соскучилась. Ладошка у Веры была хрупкой и сухой, а Костина лапа влажной от пота.

— Как ваша свекровь? — спросил Костя вежливо.

— Поразительно! Я видела Анну Рудольфовну такой милой, доброй, деятельной только перед замужеством. У нее даже взгляд изменился — смотрит на меня с материнской тревогой. И никакого брюзжания, никакой хандры, капризов, претензий. Лечение помогло ей совершенно определенно. Я вам очень благодарна, Костя.

Анна Рудольфовна, любительница чужого грязного белья, проявляет святую деликатность. Молодец. Правильно рассчитала.

— Она собирается выписываться, не закончив курса? — спросил Костя.

— Да, меня это удивляет, но, очевидно, человек сам чувствует, когда ему следует…

— Вера, я вас слишком уважаю, — перебил Костя, — чтобы оставить в неведении по поводу процедуры, вызвавшей столь чудесный терапевтический эффект.

“Идиот, — обозвал он себя мысленно, — кто тебя тянет за язык?” Нет, с Верой он не будет лукавить, выстраивать ходы наступления или отхода с позиций. Если невозможна искренность с этой женщиной, она невозможна никогда и ни с кем.