Наталья Нестерова - Уравнение со всеми известными

Вера долго стояла под душем, обдумывая свою жизнь и свое поведение. Быстрые струйки воды бежали по распущенным волосам, по спине, собирались в два маленьких ручейка и стекали с груди. Если бы можно было смыть с себя глупые мысли и мечты, очиститься от пустого, бессмысленного существования!

Она завернулась в толстый махровый халат, прошлепала на кухню. Нашла скомканные купюры и разгладила их. Хватит ли этих денег на коляску Кирюше и стиральную машину? Завтра надо встать пораньше, добираться в Крылатское опять придется на метро.

Бывшую жену Кости звали Зульфия. Жгучая брюнетка татарских кровей, она с первого взгляда ослепляла восточной красотой. Зульфия была не смазливенькой, симпатичной, привлекательной, а именно красивой — вызывающе контрастной на фоне других девушек. Большие, черные, без зрачков глаза, опушенные густыми, длинными ресницами, широкие, красиво изогнутые брови, крупный нос, всегда подведенные яркой помадой пухлые губы — все было большое, но пропорционально большое, словно преувеличенно красивое. Зуля была одного роста — почти метр девяносто — с Костей, но двигалась грациозно и плавно. Костя влюбился в нее как в инопланетянку, вернее, как в человека из будущего — большого и неправдоподобно красивого. Они вместе учились в аспирантуре и решили пожениться через месяц после знакомства.

Положенные до свадьбы три месяца — срок, который в ЗАГСе отводился на обдумывание принятого решения, — оказались для Кости периодом постепенного угасания его чувства. Он был влюблен в Зулю, как ушиблен, один месяц, а потом будто оправился от удара или протрезвел после обильных возлияний. Каждый день приносил лишь новые разочарования и развенчивания кумира. Профиль Зули уже казался Косте весьма далеким от женственности профилем волевого римского полководца, яркая косметика подчеркивала не только достоинства, но и недостатки лица — неправильно вырезанные ноздри, пористую кожу, подчас неаккуратно выщипанные усики, клыкастые зубы. Исчезало чувство восхищения, а вместо него нарастало ощущение обмана и имитации. “Имитация” — это слово очень точно подходило к Зуле. Шуба кроликовая, но обязательно под норковую, джинсы из Конотопа, но с фирменной наклейкой, духи псевдофранцузские, туфли псевдоитальянские, костюм псевдоанглийский, диссертация псевдонаучная, а мысли псевдооригинальные. Зуля с восторгом рассказывала Косте о приобретении фальшивок, однажды даже предложила купить имитацию книжной полки со словарями Брокгауза, и Даля. Он оторопел от подобной пошлости. А Зуля как акт особого доверия выворачивала перед ним изнанку своих ухищрений, ждала высокой оценки. Обидеть ее разговорами о хорошем вкусе было все равно, что обидеть ребенка, доверившего тебе свою тайну.

За две недели до бракосочетания он уже твердо знал, что совершает ошибку. Но они оказались в капкане, из которого он, Костя, мог вырваться безболезненно, а Зуля — с большими потерями. Для ее многочисленных родственников сшитое подвенечное платье, закупленные продукты, разосланные приглашения не могли отмениться без позора и в одночасье. Никто, в том числе и Зуля, пребывавшая в радостном возбуждении и хлопотах, не подозревал, что творится в Костиной душе. Он вдруг оказался пленником парадокса: жениться на девушке без любви — благородно, бросить перед свадьбой — подло. Несколько несчастливых лет, а потом развод — для доброго имени женщины лучше, чем слава покинутой невесты. Но почему, рассуждал Костя, его брак обязательно будет несчастливым? Просто он несколько раньше вступает в ту стадию, к которой многие мужья приходят через год, три, десять лет брака. У него интересная научная работа и врачебная практика, супружеские обязанности в постели с Зулей не вызывают у него отвращения — что еще надо? Стерпится — слюбится.

Не стерпелось и не слюбилось. Зуля приходила домой в два часа дня, он — в десять вечера. Она рассказывала — он не слушал. Она советовалась — он предлагал поступить, как ей больше нравится. Она планировала их жизнь — он был вечно занят для реализации этих планов. Она готовила ужин — он проглатывал, не замечая того, что лежит в тарелке. Она просила купить хлеб — он забывал. Она читала бульварные газеты, он — зарубежные научные журналы. Она хотела нежности — у него ее не было.

На Костю обрушивался водопад упреков: ты меня не замечаешь, ты ко мне невнимателен, ты не вынес мусорное ведро, ты не заметил мою новую прическу, ты не поздравил мою сестру с днем рождения, ты работаешь в выходные, ты приходишь поздно, ты мало зарабатываешь, ты не интересуешься моими делами, ты не сказал, не сделал, не сходил, не купил, не включил, не выключил, не вздохнул, не выдохнул. Костя понимал, что виноват перед женой, но, кроме мирного сосуществования, ничего дать ей не мог. Он научился слушать Зулю, не слушая. Поток ее слов не тормозил ход его собственных мыслей. Но когда начались истерики со слезами, с битьем посуды и швырянием пепельниц в лицо, отмалчиваться стало невозможно. Он предложил разъехаться, наспех собрал вещи и отбыл к родителям.