Наталья Нестерова - Девушка с приветом

— Смотри, — развела я руками, — народное авангардное творчество.

— Какая пошлость! — брезгливо сморщился Толик.

— А по-моему, — не согласилась я, — бездна экспрессии. Тут тебе и неизбывная тяга человека к земле, желание вырваться из дома — бетонной коробки, погрузить руки в землю, бросить в нее семя, наблюдать за всходами.

И свирепой ненависти к возможным посягательствам хоть отбавляй: видишь, основной связующий материал — колючая проволока.

— Ты это называешь творчеством?

— Фольклор в чистом виде. Сочиняют песню поэт с композитором, а люди складывают частушки. Тужится развеселить публику писатель-юморист, а народ придумывает анекдоты. И главное, основа совпадает. Там, на выставке, дырявые ведра — и здесь; там старые чугунные радиаторы — и здесь; там изогнутые трубы водопроводные — и здесь.

— Ты не можешь отделить настоящего искусства от примитивной возни на помойке.

— Научи.

Толик разразился лекцией о современном искусстве, упомянул Сикейроса, который доказывал в своих книгах, что детский рисунок — это не искусство, а весьма похожая на ребяческую мазню работа примитивиста — это искусство.

— Ты пойми, — говорил он, — ведь кто эти огороды возделывает? Серая, пошлая масса.

О какой эстетике может идти речь?

Сам Толик трудился на потребу этой массы. Вовсе не абстрактные полотна писал, а рисовал пухлощеких младенцев на коробках с детским питанием, дородных доярок на этикетках для масла и мультфильмовских коров на пакетах молока.

— Ты, Юленок, не по этой части, — сказал он примирительно, обнял меня и повел к дому.

— Не по какой? — уточнила я.

— Не по части общения на предмет искусств.

— Я исключительно на предмет половой дружбы?

— Исключительно на предмет любви. Ты, малышка, такая свежая, юная, вокруг тебя необыкновенная сексуальная аура, рядом с тобой я намагничиваюсь чудной энергией…

Ну и так далее, как обычно.

Во время одной из прогулок с Сержем я тоже завела разговор о злополучных огородах и заборах. Высказала свою крамольную мысль о народном творчестве в плетении абстракционистских оград, упомянула Сикейроса, о котором и понятия не имела как о писателе.

Серж спокойно выслушал мои сентенции с претензией на оригинальность.

— Не знаю, Кэти, — сказал он задумчиво. — То предметное, что способно удерживать человеческое внимание, трогать сердце, наверное, можно назвать искусством. И с этой точки взгляда твоя мысль о народном творчестве оригинальна. Но у меня подобное, — он махнул рукой в сторону металлических частоколов, — вызывает тоску. Люди поставлены в унизительное положение, привыкли к нему и считают нормой. Если человек хочет выращивать продукты питания или красивые цветы, он должен иметь эту возможность, то есть получить ее цивилизованно.

— Лучше возиться на огородах, чем пить беспробудно водку или забивать козла в выходные.

Мне пришлось объяснить Сержу, что выражение «забивать козла» не имеет никакого отношения к животноводству. Он и не думал обвинять огородников. Ему не нравились система, законы, по которым мы живем. Как будто они кому-нибудь нравились.

Я, например, еще такого человека не встречала. Но речь-то мы вели об искусстве.

Я чувствовала, что мы с Сержем занимаем одну позицию, но почему-то хотелось возражать, привести аргументы Толика. Так бывает: сегодня споришь с одним человеком, назавтра другому пересказываешь спор. Этот второй оказывается твоим единомышленником. И ты вдруг начинаешь излагать точку зрения своего оппонента с такой горячностью, словно она твоя собственная. А возможно, мне в очередной раз хотелось убедиться, как много у нас общего с Сержем, или в очередной раз порадоваться его умению вывернуть дело таким образом, что наши взгляды на жизнь оказывались абсолютно одинаковыми.

— Мне нравится литература модерна, — сказал Серж, — особенно латиноамериканская. Маркес, Кортасар, Борхес — я их читаю с удовольствием. Творчество мексиканских муралистов… Есть такое слово? «Мураль» — это «стена» по-испански. Муралисты — те, кто пишет на стене большие-большие вещи. Работы мексиканских муралистов, по моему мнению, колоссальный, революционный рывок вперед. Их очень легко отличить. Приходишь в музей или в университет — и сразу видишь: это — Сикейрос, бунтарь пламенный, горячий, это — Ривера, более техничный, академичный, философ, это — Ороско, глубокий и трагичный. Я тебе покажу альбомы. Кэти, — вздохнул он, — как бы мне хотелось оказаться с тобой в тех местах, которые я люблю.