Наталья Нестерова - Вызов врача

Ирина кричала в голос. Рыдала, колотила по подушке и выкрикивала:

— Она! Все она! Из-за нее! Ненавижу! Из-за матери! Всю мою жизнь отравила! Испортила! Подлая! Ненавижу! Думала, кончилось! А она снова, снова вмешалась!

Павел знал за собой вспышки гнева, допускал их, проигрывал в борьбе с гневом, смирился. Но его жена?! Спокойная, ироничная, уравновешенная Ирина может вот так бесноваться? Павел оторопел.

— Пар выпускает, — пробормотал Николай Сергеевич.

Павел и Николай Сергеевич растерянно стояли перед диваном со скомканной постелью, на которой извивалась Ирина. Ночная рубашка задралась, волосы прилипли ко лбу, кулаки сжаты, глаза безумны, слезы в три ручья.

— Из-за нее! — голосила Ирина. — Папа! Из-за нее Павлик думает, что я ему изменила!

— Как ты мог? — упрекнул Николай Сергеевич зятя.

Павел очнулся, подскочил к жене, обнял. Приходилось применять силу, чтобы удерживать Ирину.

— Это не все! — кричала она. — Не все! Я скажу!

— Милая, дорогая, любимая! — Павел не мог поймать лицо жены, чтобы поцеловать. — Все говори!

В детстве, когда подобное случалось, она не могла сказать. Не могла, как ни трясла истерика, бросить в лицо бабушке и отцу: «Я ХОЧУ, ЧТОБЫ У МЕНЯ БЫЛА МАМА! ЛЮБАЯ! МОЯ! ЕДИНСТВЕННАЯ! Дайте мне месяц, неделю, день, но только прожить вместе с мамой!»

Ирина чуть затихла, шумно и часто дышала:

— Скажу! Я скажу!

Она подхватывала воздух со свистящим звуком сквозь зубы.

— Говори, доченька, — плакал и не замечал, что плачет, Николай Сергеевич.

— Что с тобой? Что с тобой? — твердил Павел. — Говори!

— Я ЛЮБЛЮ ЕЕ! — в нечеловеческом напряжении и порыве выкрикнула Ирина. — Всегда любила! Хочу быть с ней! Меня тянет! Чудовищно тянет! К МАМЕ! У МЕНЯ ЕСТЬ МАМА!

Казалось, после этих слов должно было случиться нечто катастрофическое: землетрясение, атомный взрыв… Но ничего не происходило. Павел и отец не пали замертво, сраженные страшным откровением. Они выглядели как люди, которые не знают, чем помочь дорогому страдающему человеку.

И тут раздался громкий вопль Николеньки.

Малыш стоял в проеме двери. Одетый в розовую, с оборочками, не мальчишечью, подаренную Вероникой пижаму, тер кулачками глазки, кривил рот и безутешно плакал. Его разбудил шум. Вылез из кроватки — дедушки нет, пошел на голоса… когда увидел рыдающую маму, почувствовал, что привычный мир рухнул, исчез, пропал. Если мама плачет, значит, мир неправильный…

Николай Сергеевич подхватил внука и поднес к дочери. Павел забрал Николеньку, втиснул его между собой и Ириной, обнял обоих.

Отчаянное рыдание сына подействовало на Иру как отрезвляющий холодный душ, как резкое торможение на большой скорости, как падение, прервавшее полет. Ирине всегда казалось, если человек быстро впадает из крайности в крайность, из смеха в слезы, из печали в веселье, то он притворствует. Потому что инерция глубинных истинных чувств очень велика. Оказывается, не столь уж и велика. «Истеричная дура!» — довольно скоро обругала себя мысленно Ирина.

— Все хорошо, мой маленький! — утешала она сына. — Я с тобой! Папа с тобой! И дедушка! — Посмотрела виновато на мужа: — Древнегреческая трагедия?

— Шекспир отдыхает, — улыбнулся Павел.

— Папа, выпей лекарство! И мне… накапай.

— Я бы тоже не отказался, — разжал руки Павел, посмотрел внимательно на жену, не ожидается ли нового приступа. Миновало. — Только вместо валерьянки предпочел бы виски.

— И мне виски! — потребовал Николенька.

— Договорились, — ответил Павел.

Ирина посмотрела на него укоризненно: нельзя так шутить с ребенком.

Павел и Николай Сергеевич вышли на кухню. Николенька крепко обнимал маму за шею.

— Почему ты плакала?

— Ударилась больно головой. Упала с кровати. Видишь шишку на лбу?

— Вижу. Мура! Вот я трахаться умею и никогда не плачу!

— Давай договоримся, слова «мура» и «трахаться» ты говорить не будешь.

— Почему?

— Они мне не нравятся.

Пришел Павел с тремя стопками на подносе. В одной виски для него, во второй мутная жидкость — успокаивающие капли для Ирины, в третьей разбавленный чай для Николеньки.

— Выпьем!

Ирину поразило, что сын бодро, если не сказать привычно, двинул свою стопку, чтобы чокнуться. Надо больше заниматься ребенком!

— Можно я посплю с вами? — попросил Николенька.

— Э-э-э… — подбирая слова отказа, протянул Павел.

— Конечно, мой хороший! — ответила Ирина. — Устраивайся поудобнее.

Несколько минут, когда Николенька, лежащий между ними, засыпал и вдруг всхлипывал, трогательно и осуждающе, родители молчали. Казалось, сын источает детскую, теплую, с запахом молока энергию, которой лечит их от горестей и заблуждений. Любовь ребенка к родителям эгоистична. Но родительская к нему — во сто крат эгоистичнее.