Наталья Нестерова - Вызов врача

— Благодарю! Очень вкусно! — преувеличенно похвалил Николай Сергеевич, вытер губы и пальцы салфеткой.

Мария Петровна усмехнулась: чего тут вкусного, жевал — давился, она ведь видела. Куртуазные ширли-мырли. Давно от них отвыкла, забыла. Но сейчас даже приятно — молодость вспомнить. Как она, валенок деревенский, попала в дом, где с крахмальными салфетками обедать садятся. Дом — громко сказано, комната в коммуналке с тараканами — не хотите?

— Коля! А ведь твои предки не из столбовых дворян?

— Отнюдь. Моя бабушка служила гувернанткой в богатой купеческой семье. Сын хозяев ее… с ней…

— Понятно, оприходовал.

— Да, соблазнил. Мне кажется, мама всегда остро переживала, что она внебрачный ребенок, хотя, естественно, этого не показывала. И роковым образом повторила судьбу бабушки. Мой отец — красный командир, пограничник. Маруся, я тебе выдам тайну: они не успели расписаться, отец погиб, и я тоже внебрачный ребенок.

— А раньше мне ничего не рассказывал! — упрекнула Мария Петровна.

— Но ты и не спрашивала, — справедливо возразил Николай Сергеевич.

— Хорошенькая традиция — в подоле приносить.

— К счастью, Ирочка ее избежала. У Ирочки прекрасная семья, замечательный муж и прекрасный сын.

— Расскажи мне о внуке.

— Мне слов не подобрать, какой Николенька чудный мальчик!

Но слов Николай Сергеевич нашел очень много, говорил долго, перечисляя достоинства внука, пересказывая его вопросы, повествуя о шалостях и проказах. Мария Петровна слушала не перебивая, с блаженным выражением лица, смеялась до слез, восхищенно прижимала руки к груди. Лучшего слушателя для рассказа о любимом внуке Николай Сергеевич не мог бы найти.

Между ним и Марусей вдруг установилась теплая связь, точно ниточки протянулись, опутали пространство, и стало невыносимо приятно. У Николая Сергеевича выступили слезы умиления. Маруся уже не казалась ему постаревшей, напротив — молодой, чудесным образом сохранившейся, точь-в-точь такой, как жила в памяти. Единственная и любимая.

— Милая моя, желанная, Марусенька! — пробормотал Николай Сергеевич и полез за платком, чтобы утереть глаза.

Мария Петровна шмыгнула носом, втягивая ответные слезы.

— Ну, привет! — буркнула нарочито укоризненно. — Давай рыдать, как два старых пенька.

— Маруся! Ты нисколько не изменилась! — горячо и искренне заверил Николай Сергеевич. — Так же прекрасна, как и прежде!

— Какое там «прежде»! Коля, у меня климакс начался три года назад.

— А у меня — пятнадцать! Они рассмеялись, и связь их стала прочнее и роднее. Точно впали в детство или охмелели без вина.

— Ирочка сказала, что обварила тебя кипятком!

— Точно! Смотри!

Мария Петровна задрала юбку и показала красные пятна на бедре. Но Николай Петрович смотрел не на них, вернее — на них, ожоги, но и на всю ногу целиком, упругую, крепкую, обворожительную. Николай Петрович почувствовал давно забытые шевеления плоти, растерялся, захлопал глазами.

— А говорил, климакс! — попеняла Маруся, опустив юбку и прекрасно поняв его состояние. — Ишь, зарделся! Не балуй! — шутливо погрозила она пальцем.

— Не буду! — молодецки пообещал Николай Сергеевич.

— У меня вчера произошло… такой особенный день! Вот бывает: пять лет пройдет, а вспомнить нечего. А тут два часа, в которые уместилась, спрессовались все счастья и несчастья, которые на роду написаны. И подлость страшная, хоть и забытая… на плывуне…

— Что?

— Однажды было, на плывуне фундамент завода в Подмосковье построили, он и поплыл. Геодезистам хоть уши отрывай, хоть в тюрьму сажай — поздно, угробили народные деньги. Нельзя на плывуне строить. А подлость — тот же плывун.

Слова Маруси приземлили радостно и весело вознесшиеся чувства.

— Стоить ли грустное вспоминать? — ласково спросил Николай Сергеевич. — Столько лет прошло, печали забылись, теперь…

— Да если б я знала, что девочка страдает, что обо мне думает! Я бы глотки вам перегрызла! Я бы ее украла, увезла! Я была бы нормальной! Счастливой! Думала — вы, ты с матушкой своей, раздери вас черти, аристократы! А что я могу ребенку дать? Чему научить? У-у-уй! — застонала, как от боли, Мария Петровна и стукнула кулаком по столу.

Николай Сергеевич растерялся от этой вспышки, вздрогнул от удара по столу.

— Но, Марусенька, — пробормотал он, — все сложилось замечательно. Ирочка была окружена любовью…

Он говорил, но сам не слышал своих слов, да и Мария Петровна не слышала. Она смотрела на него, сжав губы, прикусив язык.