Юрий Буйда - Синяя кровь

Ида хотела стать не просто актрисой, но великой актрисой. Ей хотелось воплотить все, что было в ее душе, хотя и не стало пока органической частью ее опыта. Спящая красавица, Ханна и капитан Холупьев, «Хайдарабад», морвал и мономил, недочитанный «Материализм и эмпириокритицизм», рогатые олени и жалкая царица, суровый отец с мягким носом, юная красавица Лошадка, счастливое тело, огненная чешуя бога, бессмертный привкус крови на губах… Этот материал был ею прожит, но не пережит. Однако этого хватило, чтобы сыграть главную роль в фильме «Машенька».

Этот фильм мне удалось посмотреть на видео только в конце девяностых – после войны его никогда не показывали в кинотеатрах. Картину снял Юлий Райзман, любимый режиссер Сталина.

Евгений Габрилович написал сценарий фильма о простой советской девушке и ее первой любви. Много лет спустя Габрилович вспоминал о том, что образ Машеньки зародился в тот миг, когда в Одессе он вдруг увидел девушку, которая вышла из трамвая: «Она держала портфель, прижимая его сбоку к длинному тяжелому пальто, ноги были в грубых чулках и башмаках, и вся она была какая-то легкая, и озабоченная, и как-то наивно и строго о чем-то задумавшаяся».

На главную роль не подходили ни Любовь Орлова, ни Марина Ладынина с их экзальтированной, неестественной простонародностью. Райзман искал новое лицо, актрису, способную сыграть героиню наивную, простодушную и искреннюю. В конце концов он остановил выбор на своей ученице Иде Змойро, которая провалила первые пробы, но в какой-то момент, по словам Райзмана, в ней вдруг открылся чуткий и поразительно искренний талант.

На «Мосфильме» сценарий разругали, обвинив в неактуальности – в «уходе в ханжонковщину, в мещанский романс и бесплодное утробничество».

Но весной 1941 года Юлий Райзман все же приступил к съемкам.

История любви Машеньки Степановой и легкомысленного таксиста Алеши сама по себе чрезвычайно схематична, примитивна, но фильм спасают детали, воссоздающие атмосферу довоенной жизни: подруга одалживает бант Машеньке, собирающейся на первое свидание; лаковые туфли воспринимаются как царский подарок; учебная тревога, заставляющая героев хвататься за противогазы; разговоры о Марксе, которого собирается читать таксист Алексей…

Началась война, и камерность «Машеньки» перестала устраивать и режиссера, и сценариста. Юлий Райзман вспоминал: «В самые тяжелые дни, когда немцы подходили к Москве, мы занимались сценами зарождения любви… Когда мы пережидали в щелях, вырытых на дворе «Мосфильма», очередной воздушный налет, наши съемки казались нам особенно нелепыми».

Габрилович и Райзман дописали сценарий – отправили Машеньку и Алешу на фронт. Впрочем, фронтовые сцены режиссера тоже не устроили: они были лишены достоверности, поскольку ни у кого в съемочной группе не было личного военного опыта.

Создатели фильма ждали провала, но лента имела огромный успех и на фронте, и в тылу: на войне люди мечтают о том, чтобы после войны стало как до войны. А картины мирной жизни – с деталями, передающими наивное обаяние скудного советского быта, – были как раз сильной стороной этого фильма.

Когда я рассказал Иде о своих впечатлениях, она только пожала плечами.

– Этот фильм всего-навсего факт моей биографии, – сказал она, – и вряд ли этот факт останется в истории кино.

Письма с фронта она получала мешками – из госпиталей и из окопов. Ей признавались в любви, ее узнавали на улице, а имя ее героини писали на бортах танков и самолетов. Она стала девушкой мечты для миллионов мужчин. Ей присылали цветы, сшитые из парашютного перкаля, и зажигалки, сделанные из патронных гильз, а однажды почта доставила кусок оплавленного кирпича из Сталинграда – все, что осталось от кинотеатра, в котором перед боем солдаты – а в живых от батальона остались пятеро – смотрели фильм «Машенька».

Юлий Райзман никогда не снимал актеров дважды, но для Иды сделал исключение, пригласив на съемки нового фильма «Небо Москвы».

Ида приехала в Куйбышев, где собиралась съемочная группа, и через несколько дней, 11 июня 1943 года, попала в автомобильную катастрофу.

Врачи сказали, что у нее никогда не будет детей, а когда Ида увидела в зеркале свое лицо, то поняла, что и сниматься в кино она не сможет никогда.

Ей было девятнадцать, и бездетность ее не пугала, а вот невозможность сниматься – это было ужасно. Ей сделали три операции, но безуспешно: лицо ее по-прежнему напоминало разбитую тарелку.