Герхард Рот - Тихий океан

Ставни были закрыты, поэтому в комнате царил полумрак. Дешевые узорчатые занавески кто-то сдвинул в сторону, на одном из подоконников примостился утюг. На нижней половине окон, как Ашер часто видел и у пожилых горожан, висели коротенькие занавески. В углу на стуле он заметил стопку детского белья, чуть дальше рядом с диванной подушкой лежала шляпа. Под столом валялся листок бумаги с каким-то рисунком. На стене висело маленькое распятие, под ним — стеклянный флакончик, из которого торчали ветки. Кровь забрызгала даже дверь, на ней еще виднелись нестертые капли.

— Жена показала, что он ворвался с ружьем в руке, — сказал жандарм. — Выстрелил ее мужу в голову. Двое детей сидели с ним вместе за столом, а она у плиты варила кофе. Люшер, такова фамилия убийцы, после этого бежал, вероятно, пересек границу и — в Югославию.

— Вы его знаете? — спросил Ашер.

— А как же, — откликнулся жандарм.

У него-де было прозвище «брючник», потому что его дед шил кожаные штаны для штирийских костюмов. Он немного подумал. А отец его, получив повестку в, как он выражался, «гитлеровскую армию», утопился в колодце. Сын же был известен как «фанатичный поборник справедливости».

Теперь он точно решил вдоволь наговориться. Вероятно, он был рад, что может хоть с кем-то перемолвиться словом. По-видимому, здесь, в кухне, он провел с убитым не меньше часа и все это время вынужден был разглядывать мебель и застреленного. Ашеру было интересно, хорошо ли он знал убитого. В свете кухонной лампы он заглянул под козырек его фуражки. Лицо у жандарма оказалось длинным, морщинистым и загорелым, как у человека, привыкшего много бывать на солнце. От его плаща исходил запах нафталина, видимо, плащ ему приходилось надевать не часто.

Люшер судился с убитым и супружеской парой, которую он застрелил первой, и проиграл дело в суде, поведал жандарм. Он явно радовался, что может с кем-то поделиться. Спор разгорелся по поводу двух тысяч восьмисот шиллингов, а все из-за школы верховой езды, которую Люшер основал вместе с двумя приятелями. По условиям договора, ему причиталась доля прибыли от продажи выращенных лошадей. Но потом он рассорился с компаньонами, вышел из дела и потребовал деньги, которые вложил.

Жандарм слегка сдвинул фуражку на затылок, как будто ему стало жарко. Волосы надо лбом у него были густые и длинные, и, приподняв фуражку, он закинул их назад. При этом он, не прерывая своего рассказа, взглянул на Ашера так, словно был взволнован. Но Ашер понимал, что это всего лишь продиктовано правилами служебного поведения.

А кроме того, продолжал жандарм, Люшер настаивал на возмещении затрат на постройку забора, для которого он, кстати, поставил свои собственные пиломатериалы. Вложенные средства ему вернули, а деньги за забор — нет. Когда вскоре после этого продали лошадь, он потребовал свою долю, так как, по его мнению, ему не полностью компенсировали расходы. Но в этом ему было отказано.

— Он и в суд обращался, и в Палату. Под конец над ним уже стали смеяться, — закончил жандарм.

Ашер молчал. Они оба стояли над убитым, не сводя с него глаз. В сущности, смерть совершенно непостижима. Она приходит как нечто само собою разумеющееся, и все-таки это было самое непонятное и чуждое из всего, что он знал. Каждый раз, глядя на мертвого, он ощущал странное оцепенение, в котором хотя и мог по-прежнему видеть и чувствовать, совершенно утрачивал способность размышлять. Так случилось и сейчас.

Немного помолчав, жандарм продолжал, что Люшер сегодня рано утром похитил у своего соседа, охотника, два ружья и застрелил сначала супружескую пару, а потом Хербста.

— Больше я сам ничего не знаю, — подытожил он.

Ашер еще спросил у него, где дом супружеской четы, жандарм ему это описал, и Ашер вдруг осознал, что, пока ему подробно объясняют дорогу, в комнате лежит мертвец.

На улице, во дворе, по-прежнему дежурили жандармы.

— Все в порядке? — издалека крикнул ему унтер-офицер и, когда Ашер сказал, что да, кивнул.

С крыши хлева с громким журчанием в лужу стекала вода. В распахнутых дверях сарая виднелась повозка. Ашер, и сам не зная, почему, вдруг заторопился. Он пошел быстро, почти побежал. У дома на него с любопытством и, как ему показалось, с недоверием, уставились зеваки. Тогда он пошел медленнее. Жандармский патруль с автоматами на плечах и двое дородных пограничников с овчаркой двинулись к лесу, который серой чертой выделялся вдалеке за полем, разбитым на пологом холме.