Герхард Рот - Тихий океан

Он услышал, как человек в старом доме говорит:

— Завтра разберем кухню и увезем.

Ашер обернулся: этот человек обращался к нему.

Он остановился и стал наблюдать, как черепица соскальзывает по крыше, падает на землю, и как все больше обнажаются стропила.

— Дверь-то, — поведал невидимка в доме, — у меня купил архитектор. Пришел он ко мне и попросил продать ему дверь. А я спрашиваю, для чего, мол, вам понадобилась дверь. Повешу у себя, отвечает тот. Ну, я ему дверь и отдал.

— Ах, вот оно что, — откликнулся Ашер.

— Я-то сам внизу, на равнине, живу, — продолжал невидимка. — Дом этот мне достался по наследству. Весной пригоню сюда коров, пусть пасутся здесь до осени. Он перестал шуровать жердиной и, воздетая вверх, она ненадолго замерла в воздухе. Ашер промолчал, и невидимка снова стал по одной сбрасывать вниз черепицу.

Тропу в низине развезло. Еще издали он расслышал, как лает и хрипит собака. Подойдя ближе к дому, он понял, что собаку заперли. Там, где старуха (когда они с Голобичем ездили на рыбный садок и пристреливали ружье) чистила тыкву, теперь под полиэтиленовой пленкой лежал уголь. Темно-бурый деревянный дом стоял на теневой стороне и поэтому его до сих пор окружали сугробы. По снегу были протоптаны дорожки, и по ним от Ашера врассыпную бросились куры. Он поискал старуху и ее сожителя и для начала заглянул в давильню. На одном гвозде висело пальто, на другом — костюмы и платья. В давильне было темно, и глаза Ашера не сразу привыкли к полумраку. В уголке примостился велосипед, но большую часть давильного сарайчика занимали рычаг пресса и ходовые винты. Проходя мимо дома, он расслышал трепетание птичьих крыльев в голых виноградных плетях. В свинарнике было тихо. Он остановился у колодца, откуда открывался вид на раскинувшуюся низину с бурыми пятнами засохшей кукурузы, выделявшимися на фоне снега. Старики как раз ссорились на гумне, распиливая колоду. Ашер позвал их, но они расслышали его, только когда он подошел поближе. Старуха была в широкой, заплатанной кожаной куртке и, едва завидев его, кинулась прочь. Старик сначала сорвал с головы шляпу, потом стянул шерстяной шлем, оставлявший открытыми только глаза, нос и рот, сунул его в карман штанов и, снова нахлобучив на голову шляпу, повернулся к Ашеру.

— Я ровно нищий какой! — укоризненно воскликнул он.

Однако Ашер его не понял, и только после того, как старик несколько раз повторил это замечание, догадался: им обоим стыдно, что он застал их в таком виде. На козлах лежала деревянная балка, и он узнал на ней тот же цветочный узор, что уже видел в старом доме. Крошечные деревянные досочки прилегали к ней неплотно, и, нагнувшись, чтобы рассмотреть их поближе, он понял, для чего они предназначались: чтобы к ним прилипала штукатурка. Вся конструкция была задумана настолько изящно и просто, выполнена настолько точно, что Ашер на мгновение пожалел, что старики ее распилят. Старик вопросительно смотрел на него, не говоря ни слова. Зубы у него были пожелтевшие, меж пеньками там и сям зияли дыры. Ашер и раньше замечал, какие плохие у большинства крестьян зубы. Зубы у них гнили-гнили, потом выпадали, а им и горя мало. Встречал он и беззубых женщин. Это никого особо не заботило, не то что в городе — здесь, в глубинке, все давно привыкли к такому зрелищу. Зубы выпадали, ну, вроде как волосы могут выпасть, ничего особенного. Старики раньше никогда не носили зубные протезы. Некоторые заказывали себе вставные челюсти в Югославии, где это стоило дешевле, ведь какую-то часть расходов они оплачивали сами. Вот и находились такие, кто предпочитал обходиться без зубов. Сорока-пятидесятилетние уже привередничали, впрочем, тоже не все. Ашер обращал внимание, что у многих вставные челюсти были плохо подобраны или изготовлены. У одних крестьян они держались во рту неплотно, у других стучали зубы, третьим так плохо подходили, что вставную челюсть можно было узнать еще издали. Поскольку все носили скверные зубные протезы и никто не жаловался, дантисты особо не старались. Примерно так обстояло дело и с очками. В поле на работах или на охоте ему не приходилось встречать ни одного человека в очках. Некоторые старики, как ему рассказали, покупали очки на блошином рынке. Примеряли у торговцев и, если им казалось, что в них они видят лучше, покупали за двадцать-тридцать шиллингов. Некоторым очки доставались по наследству. Но немало было и тех, кто просто жил себе и жил, ничего не видя толком, — мол, что ж поделаешь. Ведь газеты читали, как правило, те, кто помоложе. Старики предпочитали сидеть в кафе при магазине, по вечерам смотрели телевизор, а так как на экране часто появлялись помехи, а телевизоры были черно-белые, старых моделей, то размытая картинка уже ни у кого не вызывала недовольства. Старуха между тем вернулась в зеленом свитере, чистом переднике и выстиранном платке. Ашер спросил, не продаст ли она ему яиц, и она ответила, что излишка у нее нет, но попросила пройти в дом. Однако старик попытался преградить жене и Ашеру дорогу и не пустить их в дом, Ашер сперва не понял, почему. Однако, увидев, как старик с опущенной головой поплелся в погреб, он понял, в чем дело. Голобич когда-то говорил ему, что эта пара — самые бедные крестьяне в округе, из числа тех немногих, кто даже не провел к себе электричество. Всю их скотину составляли две коровы и лошадь, которой было уже больше двадцати пяти лет. Весной, когда сеяли кукурузу, к ним приезжал один молодой сосед и трактором выравнивал почву, вносил удобрения и сеял за двести-триста шиллингов.