Герхард Рот - Тихий океан

— Были в церкви? — не отрываясь от игры, спросил «критик» с партсобрания.

В его вопросе Ашеру послышалась насмешка. Он вспомнил, что рассказывала о «критике» вдова.

— Ну и как, нравится вам наша церковь? — продолжал «критик».

Ашер ответил, что да.

— А, так значит, нравится! — воскликнул тот, по-прежнему не сводя глаз с карт.

Ашер, сам не зная, почему, не мог отделаться от ощущения, что «критику» хотелось не поговорить о церкви, а выяснить что-то о нем.

Перед «критиком» на столе лежал мундштук, он пристально вглядывался в свои карты.

— Сдаюсь, — провозгласил трактирщик и бросил карты на стол.

Он был широколицый, лысеющий, и носил очки. Ашеру доводилось слышать, что он играет на кларнете в деревенском оркестре. Он разводил рыбу, имел фруктовый сад и держал скот. Его дед был одним из сооснователей местной пожарной части, в главном зале трактира висела на стене фотография, изображающая деда трактирщика в сияющем шлеме с кожаным ремешком под подбородком. Рядом красовались еще несколько групповых фотографий в рамках, представляющих молодых крестьян и батраков, призываемых в армию. Все они как один щеголяли в шляпах с заткнутыми за ленту букетиками цветов, и все держали что-нибудь в руках: кто пивную кружку, кто курицу, кто фикус или герань в горшке, кто скрипку или флейту, кто сигару. На других фотографиях были запечатлены горняки на праздновании юбилея или свадьбы, причем музыканты лежали перед гостями в сугробе. «Иногда зал снимут на свадьбу, иногда на похороны; воскресным утром посетителей, пожалуй, наберется с десяток», — когда-то рассказал ему Голобич, говоря о трактире.

— Вы знакомы со священником? — спросил трактирщик.

Ашер ответил, что да, и упомянул, где они познакомились.

— Странный он человек, — сказал вслед за тем «критик», — он всегда ходит в перчатках и в пальто, даже летом.

Летом, скажем, его кухарка держит лестницу, а он обрезает ветки сливы, прямо так, в перчатках и в пальто. С ним несчастный случай произошел, вроде, когда он ехал на мотоцикле, и с тех пор он прихрамывает. А еще у него язва желудка. Кухарка, а ее он, кстати, привез из Верхней Штирии, из своего прежнего прихода, готовит ему диетическую еду. Проповедник из него никудышный, он даже надгробные речи не произносит. То ли дело его предшественник, родом из Баварии — тот навещал родню усопшего и расспрашивал обо всех перипетиях его жизни, не то что нынешний, этот просто всех избегает.

— И знаете, почему? — спросил «критик». — Он боится людей. Вот в чем дело!

Ашеру по-прежнему казалось, что, хотя «критик» и говорит о священнике, на самом деле имеет в виду его, Ашера. Он, конечно, мог и обмануться, но в душе чувствовал, что это не иллюзия.

— Наш прежний священник, — пояснил трактирщик, словно для того, чтобы смягчить впечатление от речей приятеля, — действительно наводил справки о биографии усопшего и потом так вплетал их в надгробную речь, что все присутствующие плакали. А когда заучивал проповедь наизусть, он так расхаживал по своему кабинету, что скрип его башмаков был слышен на улице.

— А нынешний наш священник, — продолжал он, — живет так замкнуто, что мы даже не знаем, как он готовится к проповеди. Хотя он и читает проповеди, он всегда строго придерживается Евангелия. В сущности, он все делает правильно, а все равно чего-то не хватает.

— Впрочем, не хочу его чернить, — заключил он.

Пока трактирщик распинался, «критик» улыбался и не сводил с Ашера глаз, а потом вдруг спросил, верит ли он в загробную жизнь и в бога? Бог существует? И какая она вообще, жизнь после смерти? Ашер глядел на маленькое, покрытое сетью морщин, насмешливое лицо, веселые, покрасневшие от многолетнего пития глазки, и ощутил потребность расположить к себе этого человека. Одновременно он удивлялся, какие разные чувства он способен испытывать. С одной стороны, он был готов обрести веру, с другой, — утрачивал ее, столкнувшись с человеком вроде его соседа по столу.

Жизни после смерти, вероятно, не существует, ответил он. Произнося эту фразу, он ощутил необходимость как-то это объяснить, но с другой стороны, ему пришло на ум, что нельзя объяснять, прибегая к слишком сложным терминам, а не то он вновь вызовет у «критика» недоверие. Как только прекращается работа мозга, продолжал он, прекращается и работа сознания. Он не представляет себе, что может быть по-другому. Без всяких угрызений совести он смотрел, как «критик» кивает и улыбается, а трактирщик сверлит его взглядом.