Роберт Ирвин - Пределы зримого

Я вычищаю уголки глаз. Каждое утро, проснувшись, я обнаруживаю в ушах какую-то воскообразную субстанцию — тоже грязь. Еще больше грязи, похожей на песчано-земляную пыль, скапливается между пальцами ног. И в каждой впадине, в каждом отверстии моего тела я нахожу скапливающуюся, концентрирующуюся, саморазрастающуюся грязь. Какое же потрясение ждет меня, если мне уготовано узнать, что вся эта мерзость сотворена моим же собственным телом и исходит из меня самой!

Вдруг я вспоминаю: сегодня у меня гости. Утренний кофе.

Утренний кофе! А если гости захотят воспользоваться туалетом на втором этаже, то, проходя мимо спальни, они увидят неубранную постель! Нет, нельзя, чтобы они видели неубранную постель!.. Спокойно. У тебя еще полно времени — несколько часов, точнее — два часа. Нужно убрать постель и попытаться не думать о том, что будет после этого.

Я останавливаюсь у кровати, похлопывая и поглаживая себя по щекам. Моя кожа все еще гладкая; простыни, лежащие передо мной, смяты, словно покрыты глубокими морщинами. Когда я попадаюсь на глаза мужчинам, они смотрят на меня — и мне вслед — и видят, что я все еще свежо и молодо выгляжу (специальные упражнения для лицевой мускулатуры и непременно — хорошо подобранный крем для кожи). Но какой бы молодой и привлекательной я им ни казалась, я-то знаю, что здесь, у меня дома, на втором этаже, спрятана от посторонних глаз, от всего мира моя тайна. Вот она — постель. Стареющее и старящее чудовище. Плотно спеленутое, почти связанное простынями, оно тайно изрезано морщинами, припухлостями и отеками. Чудовище безропотно берет на себя мои беды и пороки.

И не одну ночь, а долгие восемьдесят лет провела я на этой постели — так скомкана она и измята. Я продолжаю массировать щеки и пытаюсь успокоиться, ободрить себя при виде этого зрелища. Большинство складок на простынях идет поперек, из чего я делаю вывод, что большую часть ночи я провела в попытках подтащить свое тело к изголовью и вскарабкаться на подушку.

Я вполне могла бы быть лунатиком, при свете дня гадающим, не совершил ли он убийство накануне ночью. Вот только бы восстановить в памяти последовательность событий той роковой ночи, ибо… вот что, например, такое эта бурая отметина, как не пятно крови? А если это не кровь, тогда что же? (Кстати, лучший способ избавиться от пятен крови — это замачивание и стирка в биопорошке. Когда я пересыпаю в ладонях горсть крупинок биопорошка и рассматриваю их, чем-то напоминающих по форме снежинки, я улыбаюсь. Улыбаюсь, потому что знаю, как обманчивы их покой и неподвижность. Закованные в неживые, почти неорганические формы, словно армия джиннов в бесконечном множестве бутылок, миллионы живых клеток ждут своего часа. В этих крупинках пульсирует жизнь. Я — их повелительница, Снежная королева. Клетки ждут команды, чтобы активизировать свои ферменты. Командует ими вода — порой достаточно одной слезинки. Ферменты вместе с бурлящей водой обрушиваются на нити ткани, вгрызаются в приставшую к ним кровь. Они рвут, жуют и выплевывают красно-бурое вещество, крушат пятна; поверхность пятна ломается, крошится, его частицы отрываются от ткани и всплывают к поверхности воды… Я полагаю, что биопорошки просто великолепны.)

Внимательно вглядываясь в простыни, я становлюсь одновременно индейским следопытом и геологом. До сих пор к уборке постели я так и не приступила. При всем моем опыте распутывания самых сложных следов мне не удается извлечь ни единой крупицы информации из созерцания той половины кровати, на которой спит мой муж. Этот человек — воплощенная загадка: его часть постели идеально гладкая. Неужели мой муж никогда не спит? Или же он тщательно расправляет свои полкровати, когда встает? Каждый вечер, ложась спать, я обещаю себе проверить это — и каждое утро забываю. Было бы странно, если бы он действительно разглаживал простыни на своей стороне, только на своей стороне. С чего бы ему так поступать? Странно, почти так же странно, как человек, который не спит…

Неужели он боится меня? Неужели он вынужден вести себя как индеец, уходящий от погони: идти спиной вперед, тщательно стирая каждый свой след, оставшийся после очередного шага? Видимо, я все же не столь опытный и умелый следопыт: мои глаза бесцельно скользят по белоснежным просторам. Их антарктическую монотонность нарушают лишь беспорядочные гряды снежных дюн и пятно крови — оазис темной жары в этом мире белой стужи. Ветра здесь нет и не бывает, а без ветра процесс образования дюн становится необъяснимым. Складывается впечатление, что на их формирование ушли миллионы лет. Вот только миллионы лет — чего? Я не знаю. Ошеломленная этой и другими тайнами, я продолжаю обозревать заснеженное побережье. Мои глаза цепляются за отметины приливов и отливов, за выброшенный на берег морской мусор, но ничто не дает мне ключа к разгадке этого запредельного, необъяснимого пейзажа.