Дэвид Мэйн: Ковчег

— Три, — говорит второй исполин.

— Два.

— Один.

— Давай управимся за утро.

Улыбающийся гигант зажимает руки, каждую размером с мула, между бедрами размером с дом и наклоняется к Ною. Дыхание исполина водопадом обрушивается на Ноя.

— К полудню мы вдвоем соберем тебе лес. На смолу времени уйдет больше — ее надо варить. Как ты все это доставишь домой, меня не касается.

— Может, у вас есть буйволы? — спрашивает Ной.

— Может, и есть. Может, есть и телеги. А что у тебя есть в уплату?

— Сейчас у меня ничего нет. Но я пошлю сына, он вам пригонит коз. Вы знаете, где я живу, поэтому не думайте, что я хочу отвертеться.

Исполины скептически переглядываются.

— Пригонит коз?

— Вот это да! — фыркает худой.

Ной молчит. Больше ему нечего предложить, и он ждет, когда Господь придет ему на выручку.

Улыбчивый гигант с вьющимися волосами и ямочками на щеках интересуется:

— Зачем тебе корабль? Я думал, ты трудишься на земле.

Человек менее великий соврал бы, более великий — промолчал. Ной — человек простой, ему шесть сотен лет, он отмечен Богом и беседует с исполинами. Он говорит:

— Господь собирается уничтожить все живое.

— Тогда для чего тебе лодка?

— Чтобы спастись.

Исполины опять переглядываются. Высокий склоняется над Ноем:

— А мы?

— Вы сгинете, и весь род ваш, и плоды рук ваших.

Серьезность произнесенных слов впечатляет исполинов. Повисает молчание.

— Это случится, если вы не прислушаетесь к моим словам, — добавляет Ной.

Они смотрят в сторону, будто слова этой маленькой бородатой букашки смутили их. Они барабанят руками по коленям. Тот, что с ямочками, уже не улыбается. Он спрашивает:

— Если мы сгинем, зачем нам помогать тебе?

Мгновение Ной не знает, что сказать в ответ. Как вдруг что-то словно толкает его.

— Если поможете, вас не забудут. Мы выживем и расскажем о вас сыновьям, они — внукам. Память о вас всегда пребудет с нами.

Воцаряется молчание. В небе сияет палящее солнце.

За четыре года человек меняется. Сначала я не узнал Хама. Он заматерел, от тяжелого труда стал шире в плечах. Но все же главным образом он изменился благодаря бороде, которая торчит у него в разные стороны. Прямые волосы до плеч, вокруг головы тонкая веревка. Он напоминает… даже не знаю кого. Хорошо, что не прибавилось веснушек и бородавок. Его глаза все те же — цвета морской волны. Значит, волноваться не о чем.

Он меня сразу узнаёт.

— Сим! — кричит он, сжимая меня в объятиях с такой силой, что я боюсь, он переломит мне хребет. — Сим, ребро Адамово! Как я рад!

— Тебе идет борода, — говорю я, хотя мне совсем так не кажется. Из-за бороды его лицо похоже на гнездо аиста. К чему расстраивать человека.

Он отстраняет меня и расплывается в широкой улыбке. Забавно смотреть, как в бороде сверкают зубы. Всплывают воспоминания. Мы в спальне, на улице хлещет ливень, мать и отец возятся под одеялом…

— Что-то со стариком?

— Чего?

Он мрачнеет, зеленые глаза навыкате.

— Он заболел? Я думал, он бессмертен.

— Да нет. Отец и мать живы-здоровы.

— Вот и славно. Пошли, познакомлю с Илией.

Знаменитая Илия. Врать не буду, мне интересно. Хам женился два года назад, но пока никто из нас не видел его жены.

Он ведет меня за руку по улицам. Мы в какой-то прибрежной деревеньке в устье реки За. Названия деревни я не знаю. Не уверен, что оно вообще существует. Я здесь никогда не был, так что сомневался, точно ли в этой деревне живет Хам. Но когда я направился к ней, то заметил, как два жаворонка гонят от себя голубя. Я понял, это та самая деревня.

Место вроде неплохое. В воздухе слышится говор людей, крики чаек. Для меня это непривычно. Однако именно этого следует ожидать в поселении таких размеров.

— Хам, сколько здесь народу? Почитай, не одна дюжина?

Он смеется надо мной, совсем как в старые добрые времена.

— Говори тише. Тут живет несколько сотен, не считая моряков и торговцев. Они приходят и уходят.

Говорит, сотни.

— Ребро Адамово.

Хам опять смеется:

— А я думал, ты не ругаешься.

— Не ругаюсь. При отце.

На некотором удалении от берега раскинулся лабиринт улочек, застроенных глиняными мазанками. Есть и пара кирпичных домов. Некоторые дома в два этажа, и я задираю голову, разглядывая их. Под ногами грязь. Повсюду вереницы людей, мулов, повозок. Сушится белье. Снуют дети.

— Как ты здесь с ума не сошел?