Кихару Накамура - Исповедь гейши

Разумеется, такое поведение объяснялось тем, что Ёсико была замужем за морским офицером. В ту пору жены из мещан не были привычны к подобному обхождению и считали оскорблением, если мужчина, не приходящийся им мужем, клал руку им на плечо. Впервые этот случай показал мне, что для подобной работы женщины подходят в разной степени.

Что, интересно, стало с этой дамой?

Она ведь вначале говорила, что работа делопроизводителя не дает нужных средств, чтобы прокормить семью. Далее сейчас, по прошествии тридцати с лишним лет, я порой думаю о ней.

Я никогда бы не могла представить, чтобы Сим-баси так изменился после войны. Только в одном этом районе было 1200 гейш, а осталась лишь десятая часть. Многие осели там, куда эвакуировались, или же подорвали свое здоровье, другие же в результате бомбежек лишились всего, и у них больше не было никакого желания работать. Долгое время даже не было возможности, как прежде, ходить с японской прической и в долгополом кимоно.

Хакоя, которых некогда насчитывалось свыше шестидесяти, война разбросала по свету, и понадобилось некоторое время после ее окончания, чтобы те стали понемногу возвращаться. Тогда они часто работали привратниками во вновь открытых чайных домиках.

Когда я вернулась в Симбаси, там, к счастью, уцелело от пожара несколько чайных заведений, которые опять стали работать. Так как хакоя Хан-тян, что работал до войны на меня, был привратником в «Юкимура», живя в том же районе, я чувствовала себя там в безопасности.

К 1948 году постепенно стали объявляться и музыканты (исполнители на сялшсэне, сказители и певчие), и танцовщицы. В театре танца «Симбаси» возобновились танцы адзума. Сразу после войны стали предприниматься попытки организовать представления с гейшами. И как в ту пору, когда над чайными домиками висела угроза закрытия и мы обратились в ставку верховного командования, благодаря заступничеству высокопоставленных чинов удалось добиться возобновления танцевальных представлений. В марте 1948 года впервые после войны были даны представления танцев адзума, пусть и длившиеся восемь дней.

Во всяком случае, для чайных домиков, ресторанов с гейшами и всех уцелевших заведений это было настоящим подарком. Все соскучились по работе, однако понадобилось время, чтобы появились постоянные помещения и настоящая одежда. Когда я в 1956 году перебиралась в Америку, восстановительные работы шли полным ходом.

Там я узнала, что канал Цукудзи был засыпан и на его месте построили скоростную трассу. До войны мы всегда на лодке добирались до Кототои, и у меня до сих пор звучат в ушах звуки, что извлекал маэстро Фукуда Рандо, играя на сякухати лунной ночью у крепости Синагава. В Нью-Йорке я все беспокоилась, как выглядит местность сейчас, когда засыпали канал. Вернувшись туда спустя двадцать девять лет, я увидела, что мои опасения оправдались — вид передо мной открылся совершенно унылый.

Когда я уезжала в Америку, в большом ходу было радио, и мама с бабушкой, забыв все на свете, слушали радиовикторины наподобие «Двадцати врат» или «Кладезя знаний». На площади перед вокзалом Симбаси можно было смотреть телевизионные передачи, и все ходили туда. Но для меня площадь располагалась не совсем удачно, да и времени не было. Так и не пришлось мне там побывать. В ту пору телевидение, конечно, было черно-белым.

В мае 1957 года я впервые сама выступила по телевидению в городе Атланта, штат Джорджия, и была поражена, сколь чудесно выглядело на экране светло-голубое кимоно. Я радовалась, когда немного погодя японские цветные телевизоры уже ни в чем не уступали американским аналогам.

Сразу после 1945 года оставалось еще много традиционных развлечений. Мне часто приходилось водить американских гостей в кабуки. Если пьеса была мне хорошо знакома, трудностей не возникало, но пьесу вроде «Истории восьми собак из дома Сатоми в Нансо», которая вновь пошла на сцене после тридцатисемилетнего перерыва, я не знала, поскольку мне самой было тридцать три года. В таких случаях я заранее просила Итикава Дандзюро подробно изложить мне каждое действие пьесы. Так я утвердилась в роли переводчицы кабуки. Фарс «Уцубо-дзару» и пьеса «Книга пожертвований» доводили американцев до слез.

В то время пьесы, которые считались реакционными и воинственными, как и те, где встречалось харакири или кровная месть, запрещались ставкой верховного командования. По этой причине театр кабуки не имел свободы действий, и нам часто приходилось бывать в ставке. Эксперт по кабуки в самой ставке, сам любивший этот вид искусства, очень помогал в наших хлопотах.