Стефан Андерс - Избранные новеллы

— Пленку, пленку, пленку.

Я слышал, как он повторяет это слово, пока за ним не захлопнулась дверь.

В свое время Хадрах рассказывал мне про эти перила, что они выточены из старых давильных бревен, и когда растапливают камин, весь холл благоухает вином. Но сам он, к своему великому сожалению, наслаждался этим ароматом всего один раз, да и то много лет назад: для этого надо хорошенько протопить дом, и так — несколько дней подряд, а остаться на такой долгий срок в своем охотничьем домике он с тех ни разу не смог.

Об этом аромате, таящемся в толще дубовой древесины, я невольно вспомнил сейчас. Мои мысли хаотически метались, но всякий раз возвращались к Мауре. Я решил подчиниться воле Хадраха, не сопровождать его, но, едва он покинет дом, позвонить Мауре и попросить, чтобы она по телефону предостерегла Сильверберга, который, возможно, недооценивает существующую опасность.

Не прошло и пяти минут, как Хадрах спустился вниз, уже с ружьем за плечами. Правой рукой он держался за перила, его шаги грузно звучали на половицах. Я продолжал сидеть, потому что так ощущал в себе большую способность к сопротивлению, и принялся тихим голосом, разжевывая каждое слово, расписывать Хадраху возможные последствия этого приключения. В моем лепете всплывали такие слова, как «скандал», «бульварная пресса», «сенсационный процесс», под конец я и вовсе ударил кулаком по столу:

— А ко всему меня и вовсе принудят давать против тебя показания.

Он медленно повернулся ко мне, и его ступни проделали этот поворот вместе с его телом.

— Неужели для тебя это будет так уж неприятно? — спросил он, и ухмылка тронула его широкий рот, снова обнажив мощные челюсти, эту ничем не прикрытую силу, вид, который был для меня крайне неприятен и с которым я примирился, лишь когда он обнажил зубы в безудержной ухмылке.

Отвечать на этот вопрос было нечего. Я почувствовал, как под столешницей колотятся друг о друга мои колени, но тем не менее я взглянул на него. Впрочем, именно этого мне, вероятно, и не следовало делать. Ибо он заговорил снова:

— Разве все эти годы — с тех пор, как я женат — с тех пор, как я увел у тебя Мауру, — ты не давал показания против меня? Втайне, разумеется — когда мои дела удерживали меня где-нибудь за тысячи километров от дома. Не скажу, что твои показания были примитивно откровенными, и прямыми они тоже не были, нет, они делались совершенно в твоем духе, в форме неожиданной гримасы, внезапного молчания, вздоха, порой даже утешительного слова: «Ах, Маура, ведь он просто не может по-другому!» — «Ах, Петер, так об отце говорить нельзя, нельзя даже в тех случаях, когда ты прав!» — «Но, Цилли, твой отец, несмотря ни на что, всех вас любит, хоть его и нет никогда с вами!» — «Ну, конечно, Маура, ты права, но тут никуда не уйти от старой альтернативы!»… Нет, нет, ты обходишься без иностранных слов, ты, конечно же, вел речь о «двух исключающих друг друга возможностях в образе жизни человека, живущего на публике», о «давящем на сердце» или — или: жить ради профессии или ради души, ради успеха или ради любви, ради света или ради семьи — и так далее, и тому подобное, эту игру в или — или можно вести до бесконечности, вплоть до вопроса курить — не курить. Ты даже Мауру заставил бросить курить… Ни в чем, никогда я не мог обнаружить столь очевидных следов собственного влияния на нее, какое имел на нее ты, я, конечно, хочу сказать: такого положительного влияния. Почем знать, может, эту историю про коронованного зверя тоже подобрал для нее ты, дабы предостеречь меня своим нежным нашептыванием, своим символическим намеком — предостеречь от себя самого — от зверя во мне самом — от того оленя-убийцы, каким я безусловно являюсь в твоих глазах. Я ведь знаю, что ты писал моему сыну Петеру о безжалостности финансовых стратегов.

Я вскочил, я хотел швырнуть ему в лицо свое возмущение, но не нашел подходящих слов, да и голос мой мне вдруг отказал. А вот выражение его лица, пока я стоял перед ним в бессловесном возбуждении, стало спокойнее, я бы даже сказал, почти снова стало приветливым. И тут ко мне вернулся дар речи, и я заговорил:

— Эту легенду об олене-рогоносце — я хотел сказать: венценосце — Маура нашла где-то в другом месте, не у меня. Я тебя не обманываю, обманывать человека в твоем теперешнем состоянии было бы…

— Интересно, чем это было бы?

Хадрах медленно подошел к столу и оперся обеими руками о столешницу. Он плотно стиснул губы, отчего верхняя губа придала его лицу отчасти довольное, отчасти ехидное выражение.