Стефан Андерс - Избранные новеллы

— Итак, — промолвил он, запинаясь, и дрожащей рукой зажег сигарету, — мы могли прямо сейчас быть на палубе корабля, я так бы и сделал, но ты, ты ведь этого хотела…

Она закивала мелкими, частыми кивками, отняла руки от ушей и неподвижно смотрела перед собой.

— Когда ты упорно настаивала на своем, когда ты не желала отказаться от своей проклятой цели там, наверху, я подумал, что лучше бы всего нам обоим сразу умереть. Не пугайся, но я хотел пробить машиной стену — и в море — но моя нога, нога мне не повиновалась… Я побоялся, не умереть побоялся, а возможно, того, что за этим последует, возможно, пережитки полученного мной воспитания… Ведь заодно я бы стал и твоим убийцей. И я не смог, у каждого человека есть свой, подобающий ему грех. Трусливо спастись бегством — это бы я сумел, но вот наиболее простое, бросить нас обоих в бездну, как в свое время — ты только представь себе — как в свое время, пять лет назад, это сделал один человек из Катени… Другими словами, сам-то он в пропасть не бросился… Он вернулся домой из плена, в Тироле он завел себе женщину, женился на ней, а потом уже, вернувшись сюда, точь-в-точь у колодца, завидев трубы Катени, заслышав колокол Катени, — был как раз полдень, — он вдруг все вспомнил, и прошлое ожило в нем. Другими словами: он не то чтобы совсем забыл свою прошлую жизнь, он просто неправильно ее оценил из-за своей второй жены. Этот Луиджи уже имел жену в Катени, и у него было четверо детей. И тут — он как увидел дымок над крышами — дыхание богов домашнего очага — это его жена подбрасывала в огонь оливковый хворост. И знаешь, что тогда сделал Луиджи? Он дал женщине, которую привел с собой, попить воды из колодца, у него как раз был при себе бокал. А покуда она пила, он столкнул ее с кручи. Не пугайся, эта горная серна сумела за что-то ухватиться, она висела в кустах и кричала. Луиджи вызволил ее оттуда и спросил, что с ней, потеряла она сознание или просто оскользнулась. А женщина даже и не поняла, что произошло, так она любила своего Луиджи. Но боги домашнего очага еще более грозно задымили над крышами, а совсем внизу, в ущелье, Луиджи услышал отдаленный рокот, словно ущелье… озлилось на него с голодухи.

И еще Луиджи увидел перед собой священника — свою жену — своих детей — и всех людей из Катени. И все глядели на него: кто эта чужая женщина? Выходит, у тебя вторая жена? Вторая? Ты ли это, добропорядочный Луиджи? И тогда, как раз в том месте, где кончается ограда — можешь смеяться, Аня, ты потом и сама увидишь почему, — он второй раз столкнул свою вторую жену с обрыва. И когда он после этого отправился домой, на сердце у него, как он сам потом рассказывал, стало куда легче. Засмейся же, Аня, эта история хорошо кончается. После того, как Луиджи успел провести несколько часов в кругу семьи, появились карабинеры и задержали его: эта живучая особа, ну, его вторая жена, и на сей раз не досталась ущелью. Она, конечно, была вся изранена, но все-таки сумела выбраться — низом, вдоль пляжа. Она и на сей раз ни в чем не обвинила Луиджи, но из нее сумели выдавить показания, и правосудие пошло своим путем. Но она ходатайствовала о помиловании — так сильно она его любила. Через два года Луиджи вышел из тюрьмы — и живет сейчас там, наверху, у своей первой, разумеется… А вторая вернулась к себе на родину, в Тироль — это не какая-нибудь небылица, так было на самом деле, именно здесь…

Рассказ Нарни тек все более легковесно, все более нервно. Под конец казалось, будто его устами говорят только страх и смятение, хотя тон и оставался вполне бесшабашным. Аня стояла вполоборота к нему и смотрела поверх обрыва на море, которое, напоминая треугольник, стоящий на одном из углов, внизу, со стороны бухты, таращилось на нее как синий глаз. Когда она не откликнулась на рассказ Нарни ни единым звуком, ни единым движением, он тихо попросил неуверенным голосом:

— Аня, ну скажи хоть что-нибудь. Или ты хочешь, чтобы я рассказал теперь свою историю?

Аня, словно просыпаясь, подняла руку для защиты, сделала маленькое, по-детски робкое движение и ответила, по-прежнему не глядя на него:

— Ничего не надо — я побывала наверху, пока ты спал.

Он отпрянул и широко распахнул глаза:

— Ты побывала наверху?

Она кивнула, все так же не отводя глаз от сверкающего голубого треугольника.

— Я повидала там всех: твою мать, твоих детей, твою жену.

Он приблизился к ней сзади, и взгляд его осторожно обежал ее. Но поскольку она все так же не смотрела на него, он поднес вплотную к глазам руку с часами. И тотчас замотал головой: