Стефан Андерс - Избранные новеллы

Услышав эти слова, Пако с силой откинулся на спинку стула, так что дерево взвизгнуло. Возникла пауза, которую металлическим, словно пропеллер, гудением заполнил комар. Пако желал изловить его, взмахнул рукой, но когда он разжал пальцы, на ладони ничего не оказалось.

— Послушайте, — обронил он словно вскользь, — я ведь всего-навсего матрос.

— Да будет вам известно, — нетерпеливо перебил его лейтенант, — что я юрист, вернее сказать, я еще не успел окончить университет, когда началась война, но еще со школы мне известно, — вы остаетесь священником. Вы сохраняете все права.

Пако встал и подошел к окну. Окно было распахнуто, но ни малейшее движение воздуха не всколыхнуло раскаленную духоту кельи. Будто темное золото простерлась за окном равнина, полого опускаясь, а ближе к горизонту, не очень и далеко отсюда, снова мягкими волнами взбегая кверху. Редкие каштаны со спокойствием и непосредственностью грибов торчали посреди безлесой равнины, растрепанные кусты можжевельника покачивались, будто черные огоньки, и тени деревьев окрашивали кармином городские стены. Казалось, будто вся земля, все предметы отлиты из бронзы, и когда на них обрушивался рев пушек, плато откликалось, словно гигантский гонг. Лишь узкая — в ширину ладони — полоса отделяла солнце от голого гребня горы, на него уже можно было смотреть, но после этого в сумрачной келье перед глазами вспыхивало множество солнц, они начинали кружиться, сталкиваться и затем угасали.

— Да-да, разумеется, — голос Пако звучал так, словно он хотел успокоить ребенка, — впрочем, как отлученный от сана священнослужитель, я мог бы дать вам отпущение лишь в articulo mortis, как мы называем это на профессиональном языке. Ведь не станете же вы утверждать, что находитесь при смерти…

— Проклятая схоластика! — Лейтенант вскочил. — Да не грози мне смертельная опасность, я и торопиться бы не стал.

Пако с выражением, внимательным, но и сочувственным, поднял голову.

— Смертельная опасность? Ну да, конечно, идет война.

Лейтенант презрительно рассек рукой воздух.

— Да нет, я не про эту опасность. О ней я даже и не думаю. Здесь другое. Каждое утро, проснувшись, я плаваю в поту, такая мерзость, доложу я вам, со мной никогда ничего подобного не бывало, пока эти проклятые монашки… — Его слова вздыбились, словно скакуны перед листом бумаги, потом одолели этот барьер с диким проклятием, содержавшим помимо всего прочего непристойное ругательство по адресу девы Марии и непорочного зачатия. Пако покачал головой.

— Вы, надо сказать, весьма грязно ругаетесь — и все это лишь из-за каких-то монахинь, не правда ли?

Услышав такой укор, лейтенант запыхтел, потом наконец кивнул:

— Я вижу, что сам себе причиняю вред, но вы ведь ничего не знаете. По вечерам, ложась в постель, я боюсь сновидений, вы можете представить себе подобное у закаленного солдата, а я именно таков! — Он снова выругался, но на сей раз проклинал черта. — Может, все это лишь дурацкое суеверие — я говорю не об исповеди, я говорю об этих снах, об этом страхе, словно кто-то подстерегает меня, кто-то, кого прислали монашки.

И тут Пако спрашивает:

— Какие монашки?

Впрочем, думает он явно о чем-то другом.

Лейтенант испуганно отворачивается и мотает головой.

— Потом, падре это узнает на исповеди, потом.

А Пако и в самом деле думает о другом, он думает так: если бы я сейчас сделал вид, будто хочу отрезать себе еще кусок сыра — нож ведь очень острый и прочный, — получилось бы быстро и без шума. А уж потом, с его револьвером, только и делов, что открыть на бегу две-три кельи, а если выскочить из-за угла внезапно, навряд ли охранники так и лежат за пулеметом в боевой позиции…

Но это нельзя назвать собственно мыслями, это функционирующее против его воли солдатское подсознание, безостановочный зов профессии, который побуждает вышедшего погулять сапожника глядеть на ноги встречных пешеходов. Пако морщится, словно у него вдруг заболела голова, и говорит:

— Ну, ваш пост не такой уж и безопасный.

В этих словах звучит почти угроза. К слову сказать, Пако и сам удивлен.

— О! — Лейтенант Педро издает губами непристойный звук и смеется через нос. — Уж не думаете ли вы, что я боюсь своих пленных? Что до пленных, — он внезапно умолкает, бросив на Пако косой взгляд, его толстые пальцы нервно теребят усики, — нет и нет, — он опускает голову, — этих — нисколько, против них существуют пулеметы. Но вот сны, сны… доложу я вам.