Николай Михайлович выждал, явно давая племяннику возможность досказать что-либо. Но тот молчал.
— А поскольку люди мы с тобой обыкновенные, то давай толковать о житейской прозе. Нельзя же всю жизнь задавать себе непосильные задачи… Как я понял, тебе все равно, во что вкладывать свой труд. Главное — видеть результат, сознавать, что ты полезен. Целесообразно ли в таком случае бросать только что приобретенную профессию?.. Мне думается, нет. Дом строят не затем, чтобы сломать его, но чтобы жить в нем. А ты, мил человек, не успел построить одно, хочешь разрушить его и взяться за другое.
Что-то угнетающее тяжело навалилось на Евгения. Судя по всему, дядя заодно с матерью, с Одинцовым, и Руси новым.
— Выходит, я давно и безнадежно заблуждаюсь! — жалко усмехнулся Евгений. — Когда же, по-вашему, у меня началось это?
— Заблуждения обычно начинаются с того момента, когда будущий гражданин, еще ничего не совершив и не зная, к чему он пригоден, уже возомнил: я велик, я все могу…
— С чего тогда надо начинать?
— С мысли, что я пока мал, я не могу терять время и мне надо постараться сделать хоть что-нибудь в жизни.
Евгений поднял глаза: в них было изумление.
— Но это что-то приземленное! Не понимаю, зачем все отрицать?
— Да затем, что приятных разговоров ты слышал предостаточно. И еще один такой разговорчик ничему тебя не вразумит. Не морщись, Женя… Никто не собирается дышать нашатырным спиртом, но в некоторых случаях его полезно нюхать: это приводит в чувство.
— По-вашему, я пустой мечтатель? — горько спросил Евгений.
— А кто же ты?
— Но и мне хочется дела, в котором участвовали бы голова и руки…
Николай Михайлович пожал плечами, явно не понимая его.
— В жизни все создается головой и руками. И на офицерских должностях, как тебе известно, не держат безголовых и безруких… Короче, ты сам не знаешь, что мог бы делать, на что способен. Так сделай хотя бы то, что тебе советуют. Сделай!
Как показалось Евгению, в голосе дяди зазвучали властные, раздражительные нотки. Насупившись, он пробормотал:
— Значит, делай, что говорят, и ни о чем не мысли?
— Зачем же утрировать?.. Мысли, то бишь мечтай. Но не отрывайся от грешной земли! А то ты, мил человек, до того домечтался, что вылез вверх корнями и начал вянуть.
Между ними повисла недоговоренность, но оба смолчали. Внизу, под окнами, раздался сигнал автомобиля. Полковник Евграфов выглянул на улицу и заторопился. Взял из-за шкафа свой чемодан, надел фуражку.
— А теперь простимся: за мной пришла машина. Не провожай меня.
Он прижал племянника к себе, поцеловал в щеку и вышел, унося укор, сомнение в глазах. Наверное, то худшее, что хотелось сказать, он так и не сказал.
Евгений подошел к открытому окну, облокотился на подоконник. Под дождем, прижавшись к тротуару, стояла черная забрызганная «Волга». Вскоре, плавно тронувшись, она укатила.
Прикрыв окошко, Евгений расстроенно и неспокойно заходил по комнате. Постоял у застекленного шкафа с книгами.
В домашней библиотеке Дреминых было немало редкостных изданий, которые всегда хочется читать и перечитывать. Однако сейчас парень ко всему испытывал непреодолимое отвращение, и даже поставил на место судебные речи с телеграммой Анатолия. Больше он в руки не возьмет эту книгу.
Смятение, вызванное в душе неприятным объяснением, не утихало. Евгений опустился в кресло, неподвижно глядя перед собой. Мучительно хотелось понять родных. Ведь ничто так не приковывает внимание к ближним, как их загадочное поведение по отношению к нам…
Комната, где он жил, была обставлена скромно. С детства Евгений помнит и кушетку, и шкаф с книгами, и письменный стол, покрытый светлым лаком, и это кресло. Здесь он рос. За этим столом выполнял домашние задания, учась в школе (лак и сейчас хранит его чернильные кляксы); из этого шкафа брал книги и с упоением читал их.
Когда-то он часами воображал себя то капитаном Немо, бороздящим неведомые океанские просторы на своем «Наутилусе», то Александром Македонским, покоряющим некие воинственные орды, то астронавтом, улетающим в иные миры.
Стукнула входная дверь — с улицы вернулась мать. Провожала брата и, наверное, заходила в булочную… А с ним, племянником, дядя простился торопливо, разочарованно. И не велел провожать себя: должно быть, хотел перемолвиться словом с сестрой. Опять же о нем, непутевом Евгении…
Он понимал, что предстоит еще одно объяснение. Куда более трудное, чем с дядей. Мать, разумеется, намерена поговорить с ним немедленно! Столько дней терпеливо ждала, что он сам, без напоминания, расскажет все о себе, попросит совета. А он и не подумал. Что ж, надо идти. Оттягивать — малодушие. Едва он вышел, как попал в магнетическое поле вопрошающего взгляда. Мать сидела на диване в гостиной, зябко куталась в светло-серую кофту. После смерти отца она начала неудержимо седеть. Пока еще спасала хна, придавая ее волосам золотисто-каштановый оттенок.
Читать дальше