Яков Шехтер: Любовь и СМЕРШ (сборник)

Перспектива чувственности, распростертая перед ним в виде покорного тела, ошеломила Сёму. Это оказалось куда оглушительней, чем забавы с котами. Он стал приходить к ней в общежитие раз в три дня, потом через день, потом каждый вечер.

— Женюсь, — объявил Сёма родителям перед защитой диплома, — и никаких гвоздей.

— Дурак, — констатировал попугай, нервно бегая по жердочке, — Соломон — дурак.

Реакция родителей оказалась более сдержанной. Мама, узнав национальность будущей невестки, упала в обморок, а папа молча стал выдергивать ремень из широких штанин.

— Любовь, говоришь, — мрачно повторял он, выплевывая каждую букву изо рта, словно отвратительное насекомое, — сейчас ты узнаешь, что такое родительская любовь…

Когда он, наконец, вытащил ремень, мама очнулась. Будь Сёмин папа чуть порасторопнее или кушай поменьше мамалыги и не раздобрей так основательно и беспощадно, вся Сёмина жизнь могла сложиться по-иному. «Опять случайность!» — скажете вы. Вовсе нет. Г-сподь Вседержитель послал ангела и специально перекрутил лямки отцовских брюк…

И все-таки, где же свобода выбора, где «все пути у нас открыты», где «каждый сам творец своей судьбы»? Если человек хочет, чтоб ему стало плохо, почему нужно вмешиваться и обязательно переделывать на «хорошо»? Примерно так причитала мама, обвиваясь вокруг папы, словно змея вокруг Лаокоона.

Много слез пролилось в тот вечер, много проклятий и угроз всколыхнули синий воздух каларашских сумерек и, невидимые глазу, унеслись в сторону общежития и молдавской глубинки. Под конец мама выложила на стол последний козырь:

— Кто ж его возьмет, идиота, — отчаянно сказала она, выжимая носовой платок. — Где ты найдешь для него нормальную еврейскую девочку? Или тебе хочется внуков, чокнутых с обеих сторон?

Таких внуков папа не хотел. Он вообще уже ничего не хотел; призрак Тараса Бульбы, грозно потряхивая оселедцем, стоял за его спиной. Ледяное дыхание такого соседства быстро успокоило папу, а несокрушимая логика маминых доводов сломила и без того ослабевавшее сопротивление.

— Делайте, что хотите, — махнул он рукой. — Только свадьбу устраивать я не буду и помогать с распределением в Кишинев тоже. Если он хочет свою «хазарину», пусть уезжает в деревню и наслаждается пасторальными ароматами с ближайшей свинофермы.

Так и поступили. Сразу после защиты дипломов Лукреция и Сёма уехали в ее родное село и через неделю расписались в сельсовете. Колхоз выделил им дом и принял на работу. Потекли дни, наполненные покоем, нехитрым ритмом деревенской жизни и обещанными ароматами.

Через год Сёмины родители подали документы на выезд.

Поскольку в ОВИРе работали те же молдаване, Сёмин папа смог достаточно быстро организовать положительное решение вопроса.

Собрались быстро, тем более что собирать после бесед с ответственными работниками отдела виз и регистраций было почти нечего. Перед отъездом устроили отвальную. Отец сам позвонил Сёме и пригласил приехать. Имя Лукреции в разговоре не упоминалось.

На проводы собралась вся многочисленная родня. Надышали, накурили и наговорили столько, что холодец в синих тарелках из толстого китайского фаянса не выдержал и растаял. Сёма остался ночевать и утром поехал с родителями на вокзал. Мама плакала, отец молчал и покусывал губы. Сёма сжимал в руке ручку клетки с попугаем и тоже молчал. Только глупая птица, не понимая важности момента, скакала по жердочке и, ошалев от света и воздуха, орала дурным голосом:

— На Белград, на Белград!

Проводница попросила отъезжающих войти в вагон. Мать неуклюже вскарабкалась по ступенькам; отец помогал ей, деликатно поддерживая поясницу. Сёмино сердце сжалось — он вдруг увидел, что они совсем уже не молоды.

— Куда же вы? — спросил он, безрассудно надеясь, все изменить в последнюю минуту. — Может, останетесь?

— От позора, — сказал отец. Мать промолчала. Сёма подал ей клетку и заплакал.

Поезд дернулся и со скрипом двинулся с места.

— Оставь себе, — закричала мама, отталкивая клетку. — Оставь его себе!

Несколько дней Сёма ходил сам не свой. Лукреция пыталась его растормошить, пускаясь на всякие женские хитрости и уловки. За два года супружества она раздобрела, округлилась, кожа выздоровела, и от красноватых бугорков осталась лишь россыпь темных точек, словно кто-то тыкал ей в лицо плохо смоченным химическим карандашом. То ли арсенал ласк оказался недостаточно разнообразным, то ли средства были по-деревенски безыскусны и прямолинейны, но Сёма продолжал грустить. Клетку с попугаем он повесил в темном чулане, и дважды в день, когда Лукреция наливала ему воду и подсыпала корм, дом пронизывал призывный клич: