Эндрю О'Хоган - Взгляды на жизнь щенка Мафа и его хозяйки — Мэрилин Монро

Мэрилин повсюду таскала меня с собой. Мы пережили немало веселых минут, гуляя по улицам: Мэрилин иногда заматывалась в шарф, надевала солнечные очки, и мы вместе мчались навстречу ветру, раскрыв рты, предвкушая новый опыт. Думаю, мы испытывали одинаковые чувства к невзгодам и несчастьям того времени — инстинктивное желание уничтожить пропасть между высоким и низким, которое со временем отчасти объяснит глубину нашей дружбы. Если во мне Мэрилин открыла актера, то я открыл в ней философа. Мэрилин, которую я знал, была пахучей, веселой и творцом до кончиков ногтей.

Мне нравилось сидеть на белом рояле и наблюдать, как она готовится к выходу в свет. Было что-то безупречно бесстыдное в том, как Мэрилин любовалась своим отражением: она точно сходила с центрального фрагмента замечательного триптиха Ганса Мемлинга «Земное тщеславие и божественное спасение», на котором тщеславие изображено рядом со своей белой комнатной собачкой, образцовой компаньонкой, стоящей на ковре из свежих цветов. Я молча наблюдал: тональный крем «Лейхнер», ресницы, тени «Осенний дым», блеск «Шерри а-ля мод», пудра «Дневная роса», носовые платки, булавки, шпильки, кисточки, помады, рассыпанные по подносу точно золотые пули, — и задавался вопросом, насколько наша любовь обусловлена необходимостью иметь тайну. Разве не был Кипер — пес Эмили Бронте — величайшей любовью ее жизни? Разве не любила она его превыше всех прочих созданий за силу и молчаливость и не наказывала за то, что он так хорошо ее знает? [18] Любовь — странная штука. Эмили говорила, что пес понимает ее, как человек. И за это наказывала его, как люди наказывают самых близких. В «Грозовом перевале» собакам приходится куда хуже, чем людям. — Примеч. авт.

Некоторым женщинам необходимо чье-нибудь молчаливое присутствие — оно помогает им говорить, — и именно так, похоже, обстояло дело с моей хозяйкой: ее зрачки жадно расширялись перед зеркалом, пока она заканчивала ритуал своего перевоплощения. Рядом со мной на рояле стоял снимок Мэрилин, к которому прилагалось письмо от фотографа Сесила Битона. «…Почему-то мы чувствуем, что ее удивительное поведение — чистый фарс, — писал он. — Поразительная правда заключается в том, что мисс Монро — это самая настоящая сирена, бесхитростная, как дочь Рейна, и невинная, как лунатик. Подобно Ундине Жироду, ей всегда пятнадцать лет, и она никогда не умрет».

Как-то вечером Мэрилин всерьез принялась за дело: судя по ее туалету, нас ждала дивная пирушка. Она надела черное коктейльное платье, белую горностаевую шубку и, захохотав, водрузила меня на кресло.

— Послушай-ка, — сказала она, гладя меня рукой в лайковой перчатке, — ты сегодня при параде, а, Мафия?

— Вообще-то я смертельно устал…

— Поедешь со мной.

— Но…

Конечно, она была не виновата в том, что не слышала меня и видела лишь таким, каким представляла. Ничего не поделаешь, так устроен мир. Мэрилин позвонила в такси и спросила, когда подадут машину. Я услышал в трубке приглушенный бурундучий писк диспетчера, который так любят использовать в кино:

— Мисс Монро, шофер ждет вас уже больше часа.

— Это его работа, приятель, — ответила Мэрилин.

Она поставила пластинку Дина Мартина и закачалась в такт музыке, потягивая шампанское. Я спрыгнул с кресла на ковер, подошел к окну и лизнул ей пальцы ног. Язык защекотало как от газировки. На минуту или две Мэрилин забылась, разглядывая книгу «Ребенок и уход за ним» Бенджамина Спока. Ее промедление становилось наигранным, театральным. Мэрилин умела превращать ожидание в эдакую сюрреалистическую экзистенциальную паузу, словно на миг замирала сама ее душа. В конце концов она швырнула книжку на стол, и ее лицо озарилось чудеснейшей развратной улыбкой.

— Пойдем, Снежок, — сказала она, подхватывая меня на руки. Глаза ее искрились. — «Копакабана» всегда в нашем сердце.

Над Таймс-сквер висел неоновый ореол. Лужи сияли розовым, а лампочки придавали городу мультяшную красоту, вытаскивая из переулков тени и нищих. Падал снег, и сметливые коммерсанты вовсю пользовались преимуществами темноты: сменяющие друг друга цвета воспринимались как события, звуки — как последние новости. Посреди такой феерии невольно задаешься вопросом, как человек вообще может разумно распоряжаться своей жизнью.

Мэрилин попросила высадить нас на углу 44-й и Бродвея. Аптека работала круглосуточно, и мы нырнули в ее пропахшее спиртом нутро, а автомобиль проехал вперед до следующего квартала. Мы давно сбились с курса, но это было обязательной частью программы. В аптеке Мэрилин привлекла к себе все взгляды: она думала, что в солнечных очках ее не узнают, но они только выделяли ее из толпы и притягивали внимание. Я пошел мимо зубных паст и эликсиров, принюхиваясь к запахам, но уже через минуту воспользовался удобным случаем и выскочил на улицу. Там много чего происходило, особенно в театрах. «Сент-Джеймс»: «Бекет» с Лоуренсом Оливье и Энтони Куинном. «Хадсон»: «Игрушки на чердаке», новая драма Лилиан Хеллман с Морин Стейплтон, Робертом Лоджиа и долгоиграющей Айрин Уорт в главных ролях. «Маджестик»: «Камелот» с Ричардом Бертоном и Джули Эндрюс, «самый громкий мюзикл сезона», взрыв ярких огней и, как я себе представлял, темной артуровской зелени. Близилась полночь, потому что театры уже закрылись, а прохожие были наглухо закутаны в пальто и слегка навеселе.