Джойс Оутс - Сад радостей земных

Кречет смотрит на него в упор. Слепой беспокойно ерзает на стуле.

– П-пять, – произносит он.

Произносит черезчур громко, не понизив голос в расчете на приемную врача. Молодая мать вынула сигарету изо рта, резким движением сбросила с губы крошку табака – явно хочет показать, что этот громкий голос ее раздражает. Заученная улыбка человека в темном становится еще более подчеркнутой. Она обращена к Кречету: может быть, он все-таки улыбнется в ответ?

– А вот еще трудная, куда трудней. Тебе, пожалуй, и не справиться, – говорит он.

И с этими словами чуть подается вперед, будто приглашает всех принять участие в происходящем; он даже подмигивает Кречету. И сует еще что-то в руку слепого юноши. Лицо слепого искажается, он сосредоточенно думает.

– Не смей, – снова резко, машинально повторяет молодая мать.

Мальчишка все-таки отодрал обложку журнала. Вместо того чтобы шлепнуть его, мать один только раз, но сильно бьет его по спине кулаком.

На стуле рядом с Кречетом – старик, совсем белые редкие волосы старательно начесаны на лысину в безуспешной попытке ее прикрыть. Старик не снял пальто. Поверх головы молодой женщины он неподвижным взглядом смотрит в окно, на дом через дорогу – приемная и кабинет врача помещаются в старом кирпичном здании, неподалеку от делового центра Гамильтона. Фамилия врача Свинкинс. Кречет попросту раскрыл телефонную книгу на разделе «Врачи» и повел пальцем по списку сверху вниз, пока не наткнулся на эту фамилию; в мертвой тишине гостиничного номера она показалась ему очень подходящей.

– Вроде солнышко хочет пробиться, – говорит молодая женщина.

Она вскинула голову, и голос ее метит прямиком в Кречета. Кречет кивнул – слышу, мол. Пожалуй, она напоминает одну девочку, с которой он учился в старших классах, – не Лоретту, но одну из многих таких же, как Лоретта. Кругленькая смазливая мордочка, углы рта горестно опущены – может, в подражание какой-нибудь кинозвезде, а может быть, и вправду ей невесело. Она опять вздохнула, стряхнула пепел, не донеся сигарету до пепельницы. Регистраторша поднялась из-за конторки, словно хотела выразить свое неодобрение, но только прошла куда-то в глубину дома.

– Доктор сейчас вас примет, – сказала она Кречету.

– Вы что, уговорились заранее? – спросила его молодая женщина. – Да, – сказал Кречет.

– А я не знала, что можно заранее, – сказала она и нахмурилась. Ее сынишка навалился животом на скамью, почти лежал поперек. – Ты что делаешь, чертенок? Хочешь себе зубы вышибить?.. Морока с ними, с детишками, – прибавила она и кисло улыбнулась. – Послушайте, вы тут все записывались заранее? А я никогда так не делала. Я просто прихожу и жду очереди.

– Мы записаны на пол-одиннадцатого, мэм, – говорит человек в темном костюме.

Слепой юноша беспокойно выпрямился, нос и губы его подергиваются. Пока говорила женщина, он будто принюхивался к ее голосу.

– Мы каждый вторник сюда ходим, – продолжает его пожилой спутник.

– Она мою фамилию записала сразу, как я пришла, – говорит мать мальчика. В ее голосе прорываются злые нотки. – Там запись не запись, а все равно следующая очередь моя. Я уже двадцать минут как пришла… И вы тоже заранее записывались? – спрашивает она старика.

Он качает головой – нет, не записывался. Лицо у него недовольное.

– Ну а я всегда приходила без записи. Кой черт, не до ночи же тут торчать! Мне только нужны таблетки. Я не могу даром время терять.

– Можете пройти передо мной, – говорит Кречет.

Женщина быстро глянула на него, чуть покраснела.

– Да нет, я обожду.

– Я тоже уславливался на десять тридцать. Вы можете пройти передо мной.

– Ну, не знаю… – Она смутилась. Погладила сына по волосам, будто только сейчас их заметила: красивые рыжевато-каштановые волосы, совсем как у нее самой. Я думала, может, доктор… Его жена записала мою фамилию… Уж не знаю, на что ей это надо.

Кречет взял со стола какой-то журнал и начал перелистывать. От журнала еще гуще, чем во всей этой комнате, пахло затхлым – сыростью, плесенью. На страницах были какие-то фотографии, Кречет не пытался понять, что там к чему. Листал журнал бегло, машинально. Странно и смутно ему было: словно бы очень торопишься, а между тем смирнехонько сидишь на стуле с плетеной спинкой, успокоенный, тихий. Стул тяжеловесный, как и все вещи в комнате. И ножки тоже выгнутые. Эта старая, исцарапанная мебель напоминает нестерпимо вычурную обстановку, что завела в доме Клара: дорогое дерево густых мягких тонов (подделка под старину), гнутые ножки, точно когтистые львиные лапы, – все возвещает об упрямой верности прошлому (кто так жил, когда? Французы в восемнадцатом веке?) – и все это так не к месту вдали от больших городов, на просторе, где человек под огромным небом, под ливнем солнечных лучей кажется козявкой!